соседка. Яблоко было желтым, с мелкими коричневыми веснушками на боках. Оно было таким огромным, что заслоняло собой двор и несколько соседних домов. Оно едва умещалось в детской ладони. Было тяжелым. Было неохватным. Улья кусала яблоко жадно, хлюпая соком, который тек по подбородку. Улья спешила, чтобы бабушка и мама не узнали, что она нарушила запрет и все-таки ела на улице. Яблочная мякоть, пронизанная ледяным ветром, приобретала привкус неба и еще щемящий, чуть грустный привкус облака, медленно ползущего над двором. Яблочный сок, пенный, липкий, пропитывал двор и соседние улочки ароматами ванили и аниса. Ранняя весенняя пчела, только-только проснувшись, прилетела на этот сладкий головокружительный аромат, кричащий себя сквозь запахи мокрого песка, сырости и черноты дворовых луж. Пчела поспешно обследовала огромное желтое яблоко, едва умещавшееся в детской ладошке. Девочка Улья откусила еще кусочек и неожиданно почувствовала резкий, безжалостный, пронизывающий всю ее насквозь укол в самый кончик языка. Двор распался, рассыпался от слез. Двор качнулся, оборвался и исчез. Поговаривают, что теперь от одного-единственного укуса пчелы у женщины по имени Улья начнется приступ удушья. Шагая по канату, она каждый раз старается победить свои страхи и плохие предчувствия. Чтобы справиться с ними, она закрывает глаза. Она мечтает. И медленно, вслепую движется к соседней вершине. За время своей жизни в Том поселке женщина по имени Улья выдумала целый мир, частью его является и Дина, которая во сне вся обмерла, завороженно наблюдая из глубины ущелья за женщиной посредине каната в медовых лучах полуденного солнца. И Улья движется над ущельем в длинной зауженной юбке, не позволяющей делать широкие шаги, заставляющей переступать часто-часто. И она продолжает выдумывать на ходу свой спасительный мир, в котором можно укрыться от страхов и плохих предчувствий. Улья точно знает, что никогда, ни при каких обстоятельствах не сможет выпустить из рук шляпу со своими пчелами. Падая в ущелье, в обнимку со шляпой, она уж точно не сумеет правильно выполнить тот главный удар ладонями о землю. Зная о своей обреченности, Улья выдумывает спасительный мир упрямо, старательно. Каждую ветвь, каждое перышко, каждый сквозняк своего мира, в центре которого – холодное море с притулившимися по его берегам портовыми городками. Бескрайнее море, окутанное дымкой, с рассекающими его баржами, которые носят человеческие имена, снова спасает Улью от страха, помогает ей дойти до соседней вершины. И Дина просыпается умиротворенной, почти счастливой. А поезд все несется сквозь пасмурное, чуть приглушенное утро, мимо полей, с которых только-только стянули снег, оголив топкую раскисшую землю с перепутанными волосами прошлогодней травы.

Глава третья

1

Над полями до самого горизонта – синий сатиновый сумрак. Фонари вспыхивают, на секунду швыряя в салон горсть серебряной фольги. Потом снова повсюду таится топкая сырая синь. Таксист ворчливо поскрипывает кожаной курткой. Закуривает и угрюмо дымит в холодящую щель бокового окна, украдкой оглядывая Дину. Смотрит изучающе, пристально, недоверчиво, потом снова отводит глаза, будто сглатывая свой назревающий рассказ.

Дина терпеливо ждет, что таксист с минуты на минуту не выдержит. Как и все, как всегда – начнет что-нибудь говорить, изливая в ее невесомое, кроткое молчание свои радости и печали. Сейчас-сейчас, он только решится на откровенность, он отважится и скоро начнет без умолку тараторить о том, что держал внутри несколько лет. Дина ждет, всматриваясь в войлочную сырость полей. Снег здесь недавно растаял. Повсюду пахнет раздетой раскисшей землей и отечным плаксивым небом. Дина замечает вдали конек одинокой крыши, редкие дрожащие огоньки окошек. И снова все заслоняет тревожащей хвойной теменью сосновый лес.

Таксист молчит, морщит лоб от какого-то своего внутреннего усилия. Потом швыряет окурок в окно и нетерпеливо жмет кнопку встроенной магнитолы. Радио шипит и скворчит на всю округу, будто на сотне сковородок поджаривают заледенелых стрекоз. Наконец обеспокоенный женский голосок вырывается из шипения и треска. Тогда таксист тихонько, почти без акцента, переводит Дине, что в городке, куда она сейчас направляется, со дня на день ждут ураган. По прогнозам метеорологов, это будет самый сильный ураган за последние сто лет.

– Э, нееет, – нараспев уточняет таксист, – ты не поняла, это не какой-нибудь там безвестный и безымянный шторм. Ты не придала значения, поэтому только повела плечом. К нам сейчас приближается сама госпожа Алевтина, безжалостная и опасная дамочка. Никогда не знаешь, что у нее на уме. А уж что она устроит на этот раз – даже представить страшно.

Таксист снова тихонько переводит последние новости: сегодня утром шквалистый ветер оборвал провода и повалил столбы в двух поселках. Теперь в городке, куда направляется Дина, несколько дней не будет электричества. Наверняка пострадала телефонная линия и мобильная связь.

За окном, на фоне ночного неба, мелькают черные растопыренные метлы ясеней, в которых беснуется ветер. Поле сменяется выстуженным лесом. На секунду выкатившееся над верхушками сосен блюдечко луны впопыхах укрывают сырыми мешковинами плотные тучи. Только фонари вспыхивают, слепят, выхватывая из темноты молчаливый и хитроватый взгляд таксиста.

– А все же ты – странная и непростая, – приглушенно бормочет он.

– Конечно. Бросила все, купила билет, и вот, еду, – соглашается Дина и снова прячет взгляд в темноту бокового окна.

– Вот и хорошо, – сиплым шепотом продолжает таксист, – хорошо, что ты приехала. Знаешь, я вот всегда верил в такие вещи. Я уверен: раз ты приехала, теперь у нас не случится беды. Провода починят. Дня через два мобильную связь восстановят. Это ничего. Главное, раз ты здесь, то теперь все обойдется. Спасибо, что ты приехала. Спасибо, кем бы ты ни была на самом деле…

Дина кивает и сдерживает улыбку, не слишком понимая, что таксист пытается ей сказать. Впрочем, она давно привыкла ничему не удивляться. Она давно подозревает, что совсем не та, кем кажется. Сейчас ей не хочется разговаривать и вдаваться в подробности. Крошечный кинжал из сиреневого стекла напоминает о себе тянущей болью в плече. По крыше машины цокает мелкий дождь. Такси взлетает по завивающейся улиткой эстакаде, беззвучно парит по мосту над рекой. Здесь фонари нависают над дорогой пустыми, поникшими цветами. И вот машина уже несется мимо темных окраинных дворов городка. В сумраке угадываются пятиэтажки, некоторые одиночные окна слабо мерцают запасным, самодельным светом (фонариков, керосиновых ламп, газовых конфорок, ароматических свечей).

В бархатной полуночи кое-где можно разгадать узкие улочки с прижатыми друг к другу синими квадратами и треугольниками затаившихся строений. Машина петляет по проулкам, тарахтя по брусчатке, подскакивая на кочках, притормаживая на крошечных перекрестках при свете единственного зеленоватого огонька