Совсем перестала любить мужа. А он и вовсе перестал замечать ее. Так и жили два года, делая вид, что все у них как прежде. А потом, в одно сентябрьское утро, его просторная комната под крышей оказалась пустой. Будто его тоже ампутировали – безболезненно, беззвучно. Будто его никогда и не было в жизни Инги. И эти мерцающие, жгучие до слез искры воспоминаний теперь нужны, чтобы слегка заглушить беспокойство одинокой старухи, когда полуночный ветер звенит бубном листвы под балконом, когда ранним утром ширится ликование воробьиных свадеб в саду, за окном. Вскоре Инга затихла. Перестала говорить. Перестала улыбаться. Перестала выходить из дома. Ее смерть обнаружил страховой агент. Лицо покойницы отдавало неуловимой синью фарфора. Поседевшая, с тоненькой крысиной косичкой, без ноги, замолкнув навеки, она все равно казалась красивой. От нее щемило в груди не то жалостью, не то превосходством. Страховой агент поскорее зашторил окна во всей квартире, завесил зеркала синими и зелеными бархатными скатертями. А потом несколько часов хладнокровно рылся в шкатулках, в старушечьих комодах, в рассохшихся шифоньерах, вроде как измышляя себе что-нибудь на память об Инге и ее умершей красоте, а на самом деле разыскивая что-нибудь для безбедной и безоблачной жизни, ведь только это в конечном счете и имеет хоть какой-нибудь смысл.

Вдали кладбища, среди редких сосен, кустов можжевельника, безликой череды мраморных и каменных плит Дина неожиданно замечает возвышение, увенчанное большим черным крестом. Оно будто бы медленно выплывает из невидимого и нездешнего мира. Объявляется среди редких сосновых стволов. Является, являет себя – победоносно, торжественно. А потом из громоздкого креста как будто прорисовывается, проступает, выплавляется огромный якорь. Черный неподъемный якорь лежит на пригорке, сброшенный среди сосен и могил, обозначая чью-то окончательную стоянку. Вечный причал. Рассмотрев его, Дина отшатывается от ограды. Прибавляет шаг, почти бежит, стараясь ничего не подмечать, ни о чем не думать, не строить догадок насчет отсутствия капитана в кафе. Как всегда в последнее время, она и сейчас умело, уже привычно ускользает от назревающих подозрений, от злых предчувствий и сопутствующей боли, попросту не позволяя им кричать во весь голос. Она снова предпочитает обороняться утешительными и неправдоподобными догадками. Без восклицательных знаков, без многоточий. Вроде того, что капитан просто перепутал дни. Забыл об этой их странной встрече из-за приступа. Жена срочно повезла его на обследование в столичную больницу, на гастроскопию и ЭКГ. А он решил не звонить, не предупредил, что планы изменились. К тому же из-за урагана сейчас повсюду перебои мобильной связи и мало у кого работает городской телефон.

На аллее черных, скрюченных, истязаемых ветром деревьев, Дина неожиданно улавливает незнакомый, отвлекающий ее от раздумий звук. На всякий случай она останавливается, прислушивается: как будто неподалеку играют на банджо. Веселую и беспечную музыку, приглашающую оттолкнуться от земли, пуститься в пляс и закружиться в хороводе, ухватив за руки неторопливых прохожих, случайных старушек в шляпках, опечаленных приморских призраков, сиплого продавца овощной лавки, закутанную в платок продавщицу ларька рыбоконсервного комбината с кильками, шпротами и тунцом. От такого наивного веселья грусть как будто неожиданно воскресает, набрасывается на Дину с утроенной силой и безжалостно вычерпывает всю ее изнутри, всю без остатка. Но Дина все же прибавляет шаг, чуть пританцовывая в такт, устремляется навстречу музыке. Она чуть вытягивает шею, ожидая увидеть музыканта, который беспечно и бесстрашно бренчит ломкими пальцами по заледенелым струнам на ураганном ветру. Она высматривает его на тропинке, но там, впереди, никого нет. Взбешенный прибрежный ветер безудержно треплет кнехт и шатает во все стороны гибкий белый флагшток, окруженный лавочками и кустами. Под неугомонный фокстрот однострунной арфы ветра Дина бочком взбирается по деревянному настилу на дюну белого песка, кое-где поросшую кустиками облепихи и сухими метелками полыни.

В какой-то миг восхождения она задерживает дыхание, вся чуть сжимается, ожидая вот-вот увидеть море, предчувствуя его каждой клеточкой тела, как долгожданное «да», как облегчение, как подтверждение всем своим надеждам и прощение всем своим безнадежностям. Сейчас-сейчас, еще миг – море блеснет из-за верхушки дюны и ворвется в ее жизнь. Будто оно никогда и не исчезало, и не удалялось, а всегда было где-то совсем близко. Дина захлебывается ветром, который дует ей прямо в лицо, хлещет по щекам, толкает в грудь, тесня, прохватывая, грозя сбить с ног. Дина все еще предпочитает не понимать причину отсутствия капитана в кафе. Гадает, что же он хотел показать ей здесь, в городке. Для чего пригласил приехать. С того самого момента, когда листочек с его адресом опустился перед ней на кухонный стол, Дина представляла капитана человеком средних лет. Седеющим, но все же статным, с усами и пронзительным взглядом, от которого легко смутиться, запнуться на полуслове и позабыть все, что хотела сказать. Сейчас, на пригорке, в секунде от моря, ей приятнее представлять, что капитан рядом, медленно взбирается за ней на дюну по дощатой тропинке. Ей кажется: он бы обязательно начал рассказывать. Например, о пустующем особняке бывшего морского вокзала. Указал бы рукой на его окна с тюлевыми занавесками, с подоконниками, на которых расставлены белые молочники и спелый виноград в вазах из тончайшего фарфора. Отсюда, издали, они кажутся не нарисованными, а настоящими, совсем живыми.

Потом Дина переполняется торжествующим звоном тысячи бубенчиков и ледышек. Море возникает из-за макушки дюны сизой сверкающей лентой. Дина завороженно движется к нему, увязая каблуками в песке, пытаясь заслониться и увернуться от порывов ветра, который на берегу совсем лютый, промозглый, безжалостно дует во все стороны сразу, треплет волосы и норовит сорвать с шеи платок. Может быть, именно это капитан и хотел показать ей – пустынное, темное море, взбешенное штормом. Хмурое море, окаймленное вдали молом и белым маяком, вокруг которого беснуются огромные волны с кружевом пены, неустанно рассыпающиеся снопами колких ледяных брызг. Может быть, капитан хотел, чтобы она совершала здесь, наедине с морем и ветром, маленькие проясняющие открытия. Вроде того, что, когда между парнем и девушкой судьба выстраивает сложный и мучительный лабиринт со множеством темных отсеков, тайных комнат и разделяющих этажей, если двое не отступят, если они продолжат поиски, чтобы хоть раз по-настоящему сцепить пальцы, – их любовь будет длиться после смерти и их бессмертие – друг в друге.

На пустынном берегу чернеет человек в штормовке с накинутым на голову капюшоном. Кажется, что он стоит под стеклянным колпаком, совершенно не чувствуя ветер и его пронизывающий холод. Не замечая ничего вокруг, не оглядываясь по сторонам, человек смотрит на беспокойное море, все яростней, все несговорчивей