было, Хильшер, в отличие от других националистов, признает само историческое откровение, явившееся в немецком духе. Воплощается этот дух, по Хильшеру, в целом ряде исторических персонажей: от херуска Германа и Генриха VI через Экхарта и Лютера до Фридриха Прусского, Гёте и Ницше. Что ж, такое представление как минимум лучше полной бездуховности, которую предлагают нам национал-революционеры. Это, по существу, родословная немецкого духа, пусть и неполная. Но можем ли мы пожертвовать Античностью и христианством во имя своей родословной?

Здесь, в общем-то, и заключается главный культурно-философский вопрос, c которым сталкивает нас любая экстремальная форма немецкого национализма. Сегодня мы боремся за наше античное и христианское наследие420.

Стефан Георге, имя которого почему-то всегда на устах у националистически настроенной молодежи, искренне, с пылкой любовью предан образу Античности:

Ahnung gesellt mich zu euch

kinder des Inselgebiets

Die ihr in anmut die tat

bilder in hoheit ersannt

…………………………………

Die ihr in fleisch und in erz

muster dem menschtum geformt

Die ihr in reigen und rausch

unsere götter gebart.

[Мысль роднит меня с вами, дети островных пределов, познавшие плавность движения и высоту образа… Явившие в бронзе и во плоти человеческий идеал, наших богов породившие в танце и в упоении.]

Поэт, становящийся уже мифическим героем, – это последний великий представитель греко-немецкой традиции. А национализм, выходит, призывает нас от всего этого отречься? Правительство и политические партии просто не хотят больше поддерживать гуманизм: но это еще полбеды. Сегодняшние университеты находятся в таком уязвимом положении, что сами они, без поддержки властей и масс, вообще не способны сберечь гуманистическую традицию в каком бы то ни было виде. Теперь, к сожалению, очевидно, что и национальное движение тоже отрекается от гуманизма: а это значит, что его окончательная гибель уже маячит в обозримом будущем. А вместе с гуманизмом Германия потеряет и тот «человеческий идеал», который явился когда-то в Элладе.

Потеряем мы бесконечно много. Стоит только Германии отвернуться от гуманизма и христианства, как навсегда закроются все дороги к Экхарту и Лютеру, к Гёте, Моцарту и Георге.

Немецкий католицизм, как ни удивительно, – нет все-таки худа без добра – до сих пор имеет возможность осаживать разрушителей культуры и пресекать их деятельность. Но что за прискорбное самоотречение для Германии, духовной и политической: уповать на партию Католического центра, ждать, что она, единственная, сумеет сохранить подлинно, общепризнанно немецкий образ мысли. Националисты наши отличаются выдающейся близорукостью: они так стараются насаждать антиримскую, антиюжную, антизападную идею, что результат в итоге будет прямо противоположным – немецкое наследие по-настоящему сохранится и сбережется только в римской Германии.

Нельзя размывать проблему лозунгами о «западном влиянии»! Если бы под «Западом» понимали только и исключительно Францию, то разрыв еще хоть как-то можно было бы объяснить. В те времена, когда Франция в духовном плане тотально главенствовала над всей Европой, Германия неизменно внимала и следовала. Но сегодня во Франции нет такого движения, которое могло бы увлечь за собой и нас. До сих пор, конечно же, французская культура очень сильна своей формальной стороной, но вряд ли это сможет по-настоящему заинтересовать сегодняшнюю немецкую молодежь. Не стоит об этом сожалеть: нужно просто признать реальность и из нее исходить.

Призывая, как бы то ни было, отвернуться от Франции, нельзя одновременно требовать духовного протекционизма. Напряжение между немецким и французским духом неизменно оплодотворяло культуру, и если теперь оно снимается, то нам, в первую очередь, нужно искать другие точки соприкосновения с классической и христианской материей: связь эту нужно сохранять в любом случае. Если дорога в Париж закрыта, поворачивать нужно в Рим.

Этот двойственный процесс – отход от Франции и сближение с Италией – обычно вовлекает обе стороны в какое-то активное движение. Так, например, вновь пробуждающийся немецкий национализм разрывает наши культурные связи с Францией, и примерно то же самое происходит с другой стороны: нельзя не заметить, что французы категорически отвергают любые попытки выстроить хоть какую-то позитивную франко-германскую программу. Две тенденции достойны друг друга и друг друга подкрепляют. Это, однако, не означает, что сегодня вообще невозможна политика немецко-французского сотрудничества. От такой политики, скажем прямо, просто отказались. Есть, как представляется, политический смысл в том, чтобы теперь, как можно скорее снова обратиться к этой подзабытой идее. Нужно, однако же, понимать, что успехи на этом пути возможны только в том случае, если обе стороны резко и решительно поменяют свою позицию: как немецким, так и французским политикам нужно изживать свою вредительскую безыдейность, преодолевать свою внутриполитическую мнительность и как можно быстрее – лучше сегодня, чем завтра – уверенно браться за дело. Правда, есть еще и другой вопрос: учитывая все парламентские разногласия, насколько власти двух стран вообще сохраняют свободу действий; не превратилась ли в этом случае демократическая система в препятствие, не сделалась ли она парализующим фактором? В этом плане ситуация, увы, беспросветная. Политика, впрочем, должна быть искусством, а дипломатические тактики обязаны приспосабливаться под любую ситуацию. От немецкой общественности в этих условиях требуется героическое самообладание, особенно перед лицом французских провокаций, которых стоит в ближайшее время ожидать. Негодование – это из области психологии, в политике подобное просто недопустимо.

Упомянем вкратце и вторую возможность: выработку единой немецко-итальянской духовной политики. Само то, что такое движение навстречу вообще возможно, причем с обеих сторон, высвечивает с полной ясностью одно характерное для нашего времени обстоятельство: в послевоенные годы политическое противостояние между Францией и Италией окончательно и во всех деталях оформилось. В своей книге «Введение во французскую культуру» я в свое время доискивался: насколько глубоко с 1500 (как минимум) года зашли франко-итальянские противоречия, насколько решительно французы отвергают итальянскую идею культуры и саму идею Рима как таковую. Там же я показывал: вопрос о латинской идее – слилась ли она воедино с французской культурой – так, во времена прошедшие, и не был решен окончательно. Сегодня, пожалуй, вопрос этот сам по себе разрешился. С победой итальянского фашизма идея Рима переживает новый расцвет. Италия приняла свои культурные идеалы и более не позволяет французам их узурпировать, пусть даже под прикрытием общелатинской традиции. Июнь 1931 года был ознаменован четырехсотлетним юбилеем прославленного Collège de France; в Париж съехались тогда, чтобы засвидетельствовать свое почтение, делегаты из тридцати пяти стран, очень различных между собой. Исключительно интересно было с точки зрения национальной психологии прислушаться к полутонам в поздравительных речах; представитель Италии, например, выступил весьма впечатляюще: свою торжественную речь он построил на том, что