Работала Гета по-прежнему уборщицей, только теперь как проверенный кадр мыла полы в заводоуправлении. Однажды, как всегда, она вернулась с работы поздним вечером. Щелкнула в прихожей выключателем – свету не было. Гета толкнула дверь, на ощупь, привыкая к потемкам, двинулась в комнату и внезапно угодила в сети. Она судорожно метнулась назад, в сторону, но из тенёт не освободилась, а запуталась еще больше. Сети были прочные – их заказывали на выдру. Гета долго билась, пытаясь вырваться из пут, стенала, умоляла. Но сети все туже окутывали её, и, свернутая в кокон, она задохнулась.

Дня через три в двери постучала соседка – та самая, что жила с другого конца. Двери оказались открыты, свет горел. Она вошла, окликая Гету. В ответ донесся какой-то звук. Женщина прошла в комнату и вдруг замерла. В сетях в глубине комнаты свисали лоскутки. Это были лоскутки поношенного платья, которое она, соседка, недавно подарила Гете. Ужас охватил бедную женщину. Она попятилась, кинулась к дверям. Увы! Выход был перекрыт сетью. Метнулась она туда-сюда, попробовала раздвинуть тенёта и запуталась.

Потом также попали в сети её муж, их дочь…

Герман долго оставался в пустом коттедже в полном одиночестве. Пищи хватало. Тревожило другое – в доме не осталось сырья для плетения и вязания. Он не по разу обшарил все углы – ни веревок, ни шнурков нигде не было. На глаза Герману попалась электропроводка. Он выдрал ролики, а потом потянул провод. На сломах заискрило. Однако электричество не действовало на Германа – он чувствовал только легкое и даже приятное пощипывание.

Когда электропроводка была связана в сеть, Герман выполз на улицу. Пища и сырье кончились, больше в доме делать было нечего.

По задворкам коттеджей проходила высоковольтная линия. Меж мощными металлическими опорами висели толстые кабели. Подобные кабели, обрезки их уже попадались Герману. В иных оказывалось много разноцветных проводков, приятных на ощупь и удобных в мелком плетении. Орудуя всеми своими конечностями, Герман пополз на опору. Череп с костями, нарисованный на щитке, его не остановил. Достигнув нижней реи, Герман взялся за кабель. Сначала содрал оплетку, потом стал сгибать провод. Тело Германа и все конечности пронизало потрясающе-звонким потоком, он даже зажмурился от вожделения. Конец кабеля, искря во все стороны, полетел вниз. Он упал на кровельное железо, на металлические трубы и дымники. Снизу из домов донеслись вопли. Герман понял, что ловчая сеть может быть и без ячеи, но в такую невидимую паутину можно поймать ещё больше добычи. Довольный новыми ощущениями и открытиями, он поднял шишкообразную голову. Глаза его устремились туда, куда уходили опоры высоковольтной линии. Провода, тяжело прогибаясь, тянулись к горизонту.

Море у горла

Драматические диалоги

На сцене в обоих действиях стол, два стула, настольная лампа.

Первое действие

Помимо настольной лампы горит верхний свет. По кабинету ходит Михаил Кольцов. Он диктует статью. Секретарь сидит в глубине кабинета.

Кольцов (на ходу бросая короткий взгляд на секретаря). Абзац… Не смущаются соловчане и в те дни и ночи, когда над островом вьётся не лиственная стружка, а снежная метель. Далее абзац. Открываются кавычки. (В этот момент в кабинете появляется бедно одетый человек, не замеченный Кольцовым, он останавливается в нерешительности на входе.) Цитирую: (Кольцов подхватывает со стола раскрытый журнал «Соловецкие острова».) «В полярную ночь концлагерь не знает темноты. Среди льдов мы залиты электричеством. Оно в каждой роте кремля, на заводах, мастерских, в театральных уборных, на каждом посту. Когда кончаются работы, начинается своя, домашняя жизнь лагеря. В полярную ночь мы всегда сберегаем свои сердца горячими». Конец цитаты. Кавычки. (Замечает постороннего.) Вы ко мне, товарищ?

Неизвестный (кивает, что-то шепчет).

Кольцов. Обождите немного. Садитесь. У меня срочно в номер. Сейчас закончу. (Оборачивается к секретарю.) Абзац. «Дни» категорически заверяют, что на днях на Соловках умерли последние… Сколько там господа белячки насчитали? (Склоняется над столом.) Секунду… Ага, пять… Ну, им из Берлина виднее… Стало быть… (Снова оборачиваясь к секретарю.) Умерли последние пять человек. А соловецкий журнал в это время пишет деловые рецензии о спектаклях приполярного театра. Двоеточие. Кавычки открываются. Цитата: (Подхватывает другой журнал.) «Сегодня у нас маленькая программа. Сегодня мы слушаем наш струнный оркестр и собственного „Собинова“. У него красивый голос и… 49-я статья. Зал полон. Ещё бы: сегодня выступают гастролёры, любимцы соловецкого „Большого“ театра, того самого, под рампой которого декоратор Иван Иванович Баль изобразил подогревающий лозунг: „Труд без искусства – варварство“». Конец цитаты. Кавычки закрываются. (Снова обращает внимание на стоящего в напряжённой позе незнакомца.) Вы садитесь, товарищ, садитесь…

Незнакомец (слегка ежась от последних слов). Благодарствую.

Кольцов (диктуя). В течение года театр на Соловках дал 234 спектакля. В пору бы губернскому центру! И лишь одна тревога грызёт озабоченных руководителей. Цитата. Кавычки. «Взяв в основу реалистические методы, не забывать, однако, и о целом ряде постановок и новейших достижений в театральной технике».

Незнакомец (ошеломленно). Вы это серьезно?

Кольцов. Что именно?

Незнакомец. Про одну-единственную тревогу…

Кольцов. Я цитирую журнал. (Хлопает по раскрытым страницам.)

Незнакомец. А сами-то там бывали, на Соловках?

Кольцов. Нет. Но при первой возможности…

Незнакомец (машет рукой). Сплюньте. «При первой возможности». Да знаете ли вы, что это такое?

Кольцов. Немного. Но всё-таки. Из этого же, кстати, журнала… Вот. (Пересказывая.) Возник в 21-м году. После Гражданской войны. Оказалась масса пленных, и многих свезли в Северные лагеря особого назначения. Были они в Холмогорах, Пертоминске, частично около Архангельска. А с 23-го года перевели на Соловецкие острова. Верно?

Незнакомец. Верно-то верно. Но я не об этом. Что там творится – вы знаете?

Кольцов. А вы там были?

Незнакомец (подавленно). Три года. Как раз с 23-го…

Кольцов. За что?

Незнакомец. А в облаву попал.

Кольцов. Не понял…

Незнакомец. Спекулянтов ловили, ну и меня случайно загребли…

Кольцов. А нельзя подробнее?

Незнакомец (неуверенно). Это на Сухаревке было. Шёл в аптеку. Мамане за микстурой. (Голос гаснет.)

Кольцов. Ну-ну.

Незнакомец. Сейчас, сейчас (сдавленно). Тут свистки. Все врассыпную. А я стою, ничего не понимаю. Ну и загребли. Поначалу думал, проверят – выпустят. Я же ни при чём. Я же мамане… (На глазах слезы.) Не выпускают. Спрашиваю: «Скоро?» Говорят: «До особого!» А когда это «особое» – молчат. Сутки проходят – сижу. Двое проходят – сижу. А за что – сам не знаю.