Я знал. Когда он сказал, я посмотрел ему в глаза в надежде увидеть хоть искорку лукавства или сомнения, но нет. Я знал. Должен был знать. Если он так говорит, я должен ему довериться. Не могу больше доверять своим разодранным в клочья воспоминаниям. Так я и не понял, как быть со своим гневом. Он мечется у меня в голове, словно ищет себе дом или мишень. Я дышу, пытаясь утихомирить ярость.

Без памяти ты отрезан от себя самого. Я будто дрейфую в открытом море; осознание, что в те стертые дни, месяцы я совершал – мог совершить – нечто такое, повергает меня в ужас. Сама возможность давит на меня так, что не могу пошевелиться.

Горло сжимается, и я хватаю ртом воздух. Он поступает медленно, словно через трубочку. Со сдавленным свистом воздух спускается в легкие, и через несколько минут, насытившись этой тонкой, скудной струйкой воздуха, я все же могу встать. Поднимаюсь на пролет, нахожу дверь, толкаю. Тьма угнетает меня, и я включаю свет.

– Эй…

– Прости, Себ. Не могу уснуть.

– Все в порядке.

Приподнявшись на подушках, он смотрит на меня и ждет, когда я заговорю. В воздухе слышен запах древесины и одеколона, он успокаивает.

– Расскажи еще раз.

Он грустно вздыхает.

– О Грейс?

Я киваю.

– Да, что с ней случилось.

Собирается с мыслями.

– Это было ужасно, – произносит он, протирая глаза. – Нина забила тревогу, когда Грейс не вышла на связь после Рождества. То есть мы все решили, что она осталась на Филиппинах еще на пару недель.

– Почему вы так решили?

– Не знаю, Ксандер. Может, из-за ее нового бойфренда. Ты ведь знаешь, как на нее действовали те спиритические штуки, которыми она увлекалась. Поэтому мы думали, она все еще там.

Он переводит дух.

– Как бы то ни было, мы были потрясены, когда нашли ее в таком состоянии.

Сползаю на колени. Я знаю, о каком состоянии речь. Я был там. Наверняка был. Это на Грейс я смотрел в тот момент, когда по блузке расползалось вино.

– Мы пытались разыскать тебя, Ксанд, но ты пропал. Никто не знал, где ты. Когда ушел Рори, ты, так сказать, был не в порядке. Мы это видели. Никто не ожидал, что ты так быстро сдашь. Ты будто испарился. Тебя не видели год. А потом раз – и объявился. Вот так просто. Искал свои вещи. Тебе нужны были деньги.

Доллары? Я забрал доллары, думаю я, и сердце замирает. Не помню, как объявился тогда.

– Ну и? – спрашиваю я.

– Я дал тебе немного денег, и ты ушел. А ты правда не помнишь? – Он вопросительно смотрит на меня, склонив голову набок.

Качаю головой. Кое-что из услышанного похоже на мои прежние воспоминания, но, какие бы ниточки ни тянулись оттуда, их давно уже нет.

– Вы правда рассказали мне о Грейс? Не верю, что мог о таком забыть.

– Да, мы пытались сказать, но ты не хотел слушать. Что бы я ни говорил, оно будто отскакивало от тебя. Ты просто кивал и уходил. А потом взял сумку с книгами и исчез.

Его слова понемногу разжигают огонек памяти. Я помню книги – думаю, что помню. Две большие сумки, набитые книгами, которые оставил здесь. Помню красные полосы от ручек на ладонях. Помню, как с сумками бродил по улице, пока в одно прекрасное утро не обнаружил, что они пропали. Те события накрыл туман: помню чувства, связанные с ними, но очертаний не различаю. Помню печаль – она словно камень, безвозвратно утонувший в бассейне.

– А полиция не хотела со мной пообщаться?

– Полиция? Нет. С чего бы?

Он делает паузу, собирая в голове слова, сказанные мной вчера ночью.

– Не хотела. В то время они не нашли ничего подозрительного. Провели расследование и заключили, что это несчастный случай. Она упала, выпив лишнего, ударилась головой о стол. Просто не повезло, так они сказали.

– То есть версию убийства они не рассматривали? Никогда?

– Нет. Насколько мне известно.

– И что потом?

– Ну, было отпевание. Мы, конечно же, ждали тебя, но не сильно удивились, когда ты не пришел. А потом, постепенно, вернулись к обычной жизни. Ну, попытались вернуться. Нина тяжело переживала.

Я подождал, пока новости просочатся сквозь кожу и дойдут до костей. Похороны.

– Были похороны, – сказал я.

Скорее утверждение, чем вопрос.

– Да. Точнее, кремация. Нина развеяла прах.

Помню, Конвэй упоминал про кремацию. Закрываю лицо ладонями. Такая огромная часть моей жизни как сквозь пальцы утекла. Сейчас я будто нахожусь в разреженном пространстве; вдруг чувствую отвращение к своим рукам и резко встаю.

– Мне надо принять ванну, – говорю я и на мгновение зависаю; я знаю, мои слова звучат совершенно невпопад, но Себ кивает.

Мое тело раскраснелось от жара и мыла. Очистилось. Вода каким-то образом разбудила его, включила в розетку. Но в голове по-прежнему грязь. В моей комнате Себ уже привел в порядок развороченную постель и положил на нее свежую одежду. Натянув чиносы и клетчатую рубашку, залезаю в кровать. Прохладная простыня и теплое одеяло неожиданно приятны. Только теперь меня перестает выворачивать наизнанку, пусть по щекам и продолжают катиться слезы.

В своих снах я вижу маму, и мне это кажется знамением, хотя я знаю, это неправда, не может быть правдой. Она молода, как когда мне было десять или одиннадцать. Ей, наверное, тридцать, кожа гладкая, глаза блестят. Стоит, улыбаясь, у подножья моей кровати. Тянет руку, будто молит о подаянии или просит еды. Или же отпущения грехов. На голове у нее платок, который она никогда не надевала. «Я голодна», – говорит она, а когда я хочу взять ее за руку, растворяется в воздухе. В сиянии солнца.

Мои глаза открываются. Угол падения солнечного света подсказывает, что я уже пропустил почти все утро. Как в полусне спускаюсь вниз. На столе кофе. Себ уже здесь, на нем синий шерстяной костюм и кукурузного цвета галстук. От него пахнет чистотой. Волосы аккуратно зачесаны. Из верхнего кармана выглядывает квадратик розового шелка. Я сажусь, наливаю немного кофе и делаю большой глоток. Кофеин разгоняет кровь.

– Все хорошо? – интересуется он.

Печаль, поразившая вчера его голос и жесты, исчезла без следа. Я киваю и смотрю на него: он делает большой глоток, а затем, раскурив сигарету, протягивает ее мне. Беру сигарету в рот. Она одновременно успокаивает и бодрит. Сквозь струйки дыма я пялюсь на чашку и вижу, как контуры ее