отражен один любопытный факт, мистер Шют. Оказывается, вы сняли со счета все деньги наличными всего лишь за несколько недель до ее убийства. Вы из-за этого ее убили, мистер Шют? Там существенная сумма. Немногим больше четверти миллиона долларов. Где эти деньги сейчас?

– Мы заканчиваем допрос, офицер. Это немыслимо. Мне не дали доступ к этой информации. Это неэтично, вы сами знаете. – Джен встает. – Вы предъявляете ему обвинение или нет?

– Вообще-то на данный момент у нас больше нет к вам вопросов, мистер Шют. Мы заканчиваем допрос. На моих часах двадцать один семнадцать.

Он выключает запись и поворачивается к Джен.

– По части расследования мы все еще на начальной стадии. Безусловно, это очень серьезное обвинение. Решение по залогу примет начальник следственного изолятора.

– Но ведь вы ведете это дело, – возражает Джен. – Вы знаете, решение будет таким, как вы скажете.

Блэйк поднимается и складывает документы в папку.

– Вообще-то дело веду я. А поскольку обвинение мы еще не предъявили и он, похоже, готов сам прийти сюда, если потребуется, то я принимаю эту готовность во внимание. Рекомендую освобождение под залог с обязательством явиться через четыре недели. То есть девятнадцатого марта, – говорит она, глядя в телефон. – Уж будьте добры, обеспечьте явку. Ждать суда по обвинению в убийстве в изоляторе пришлось бы слишком долго.

Удивленная до крайности Джен все же выдавливает «спасибо».

Двадцать минут спустя я уже на улице и жму руку Джен. Она не реагирует и даже не морщится, чувствуя мое прикосновение. Не могу поверить, что после всех этих вопросов меня все же выпустили. После всех этих намеков.

– Спасибо, – говорю ей.

– Не меня благодарите. А вашего следователя. Она на вас запала. – Джен поднимает голову и смотрит мне в глаза.

Между нами где-то фут разницы в росте.

Глубоко вздохнув, зажмуриваю глаза. Неужели все это взаправду?

– И что теперь? – спрашиваю я.

– Теперь? Записывайтесь ко мне на прием в четверг, – отвечает она и берет в руки портфель. – А к этому времени приготовьте объяснение, что случилось с деньгами, – получше того, что вы дали мне в камере после допроса.

– Но я же сказал вам, что не знаю, где они.

Я оставил деньги Себу. Но было это много лет назад. Понятия не имею, у него ли эти деньги сейчас. Он мог отдать их Грейс, думаю я, и тут реальность снова бьет меня по голове. Она уже тридцать лет мертва.

– Не так уж часто деньгами можно купить себе свободу, мистер Шют. Но когда можно, шанс лучше не упускать. Тут либо деньги, либо ваша жизнь.

Глава тридцать вторая

Вторник

Может ли Грейс быть мертва? Как мог я увидеть, но не запомнить – не запомнить, что это была она? Моя Грейс. Которую я любил. Любовь.

Знаю, людям свойственно подавлять болезненные и травмирующие воспоминания. Но это не похоже на подавление. Я, например, знаю, что заглушил в себе память о случившемся с папой. Похоронил глубоко в складках своего прошлого. Оно все еще там. Чувствую все время, как нечто несуразно огромное стоит прямо у меня в комнате и я каждый раз, утром и вечером, прохожу мимо. Оно всегда здесь, просто иногда так искусно маскируется, что мне удается сделать вид, будто его не существует. Однако оно существует, я это знаю и, если потребуется, смогу собрать в кулак волю, чтобы взглянуть ему в глаза.

Здесь же другое. Грейс я не хоронил. Не стирал из памяти, не покрывал слоями новой краски. Я помню ту ночь, и весьма ясно.

Это мы с ней на том полароидном снимке. Это мы. Помню ее в те годы. Однако мертвая женщина, которая всплывает перед глазами, старше и тусклее. Ее лицо сбоку казалось плоским, оно не отражало свет, как лицо Грейс. И волосы другого цвета. Но, увидев изображение на допросе, я был не столь уверен. На той полицейской фотографии лицо в профиль, как во время сна, и это вполне могла быть она. Утверждать обратное с уверенностью не могу.

Я снова у дома Себа. Вид этого старого здания внушает тепло. Переносит в то время, когда все было… бинарным. Нужно поговорить с ним и все рассказать. И еще, похоже, мне нужны деньги. Убийство из ревности или убийство из-за денег – самые древние и избитые из всех мотивов. Уверен, деньги все еще у Себа. Ну или он положил их в банк, что-то в этом роде. Точно не знаю, но как минимум их судьбу можно отследить, и он ее подтвердит. В памяти всплывает выражение его лица в тот момент, когда я возник с деньгами на пороге; потом мы запихивали деньги в сундук на чердаке вместе с другими вещами, которые мне не хватило духу выбросить: письмами, фотографиями, всякой мелочовкой.

Стучу в дверь, омываемую светом уличного фонаря. Так и не знаю, сколько времени провел в участке. Там ты лишен доступа к свету и какого-либо ощущения времени. Вычищены любые указания на время суток, а потому, когда тебя отпускают, кажется, что побывал во временной дыре.

Себ открывает дверь – таким я его еще не видел. Он обеспокоен или раздражен? Одет в пижаму, но при этом не спал – волосы аккуратно уложены. Прохожу мимо него на кухню. Ящики все вытащены, лежат на полу или еще где-то.

– Что происходит? – неуверенно спрашиваю я.

Быстро взглянув на меня, тут же отворачивается.

– Себ, ты что?

С минуту он стоит ко мне спиной, затем вскидывает руки.

– Полиция, Ксандер. После того как тебя забрали, пришли еще одни, с ордером на обыск.

– По мою душу? – озадаченно спрашиваю я.

– По твою.

Подхожу и слегка трогаю его за локоть.

– Ну… ты же сказал им, что я здесь не живу?

Он поворачивается, и я вижу, насколько трудно ему сдерживать эмоции.

– В конце концов мне удалось их выгнать, когда указал им, что обыск выписан на твое место жительства, однако они уже начали переворачивать все вверх дном. Я объяснил им, что это не твой дом, но они вернутся. Думаю, Ксандер, самое время, чтобы ты мне все рассказал.

Киваю. Откладывать, пожалуй, дальше некуда.

– Лучше присядем, – говорю я, усаживаясь за кухонный стол.

Он слушает мой рассказ молча, нервно теребит край плетеной подставки. Как только я заканчиваю свою историю про Сквайра, того забулдыгу из парка, он встает, берет в руки два бокала и, не говоря ни слова, наливает в них по дюйму дорогого коньяка. Все так же молча протягивает один мне. После чего