Так. Ещё у одного проклюнулись мозги. Этот, наверное, главный. Как его… Эйми. Который (по словам Осторожного) с кем-то говорил и что-то понял.

— Вас втёмную использовали, дурень. Поставь бутылку. И убирайся с площади, пока не началось.

— Я… — рожа у него из-за нарывов кажется пятнистой. И все время дёргается. — Я должен. Освободить их. Показать настоящую свободу. Должен…

Вир побери. Конфетка говорила — Крикунов чем-то опоили. Этому то ли больше дали. То ли одно зелье на другое наложилось.

— Что у тебя в бутылке?

— Они сказали… сказали — некоторым из нас дано больше, чем другим, — губы дрожат и прыгают на пятнистом лице. — Дано… дано нести свободу. И что поработители ответят. Что к-к-кровь п-п-падёт на них…

Пальцы дрожат, вот-вот выронят, и на каждую мою попытку приблизиться — его дёргает, будто таяста жалит. Нужно словами.

Грызи б сюда. Или хоть Морковку.

— Они врали. Понятно? Те, которые вызвали вас сюда. Хотели устроить резню. Второй Энкер. С вашей помощью. Ты же уже понял это.

За его спиной в загон спрыгивает Балбеска. Даже без ора. И погоню где-то потеряла. Вопросительно показывает ладонь — шибануть огнём?

— Н-нет, ты… ты лжёшь, ты… — Пятнистый трясётся в ломке и может выкинуть что угодно. — Они сказали… просто свиная кровь, для демонстрации… Я, я видел издалека… Роббейн был первым, мне сказали подтолкнуть его… И всё шло отлично, но его схватили…

Роббейн — наверняка тот типчик, которого перехватила пухликовская команда.

— У него… у него была просто кровь. У него…

— Ага. У него была. Наверняка и у пары остальных тоже. Самых нетерпеливых. Чтобы вы смирно дождались феерии. Вопрос — что было у остальных.

Балбеска всё показывает ладонь. Мотаю головой. Стараюсь, чтобы выглядело естественно.

— Ч-ч-ч-что в б-бутылке?

— Не урони: зверь взбесится. Убьёт кого-нибудь, да хоть и тебя. Потом его убьют. Ты же этого не хочешь, а?

Мантикоры знают — что этот дурачина хочет. Он же в ломке. Усыпить бы бонакона. Только за мной следит Крикун, а Балбеска без сонного.

— Просто поставь бутылку. И уйди. Я тебе ничего…

— Ты… н-не подходи! С кем ты? Что ты… с остальными?

— Да спят они, чтобы глупостей не натворили! Слушай…

Указываю Балбеске на бонакона глазами. Балбеска вопросительно показывает на бычка пальцем. Моргаю утвердительно — ага, вот тебе проблема. Про себя надеюсь — вдруг у неё сохранились ошмётки мозгов и она догадается убрать зверя подальше.

Всё это время не перестаю взывать к разумной стороне Эйми. То есть к тому, чем Крикуны особо не оборудованы. Вроде как Мясник — совестью.

— Поставишь бутылку. И просто отвалишь. Я не трону. Заберёшь товарищей…

— Я… я должен даровать свободу… они сказали…

— … рушение общественного порядка!

А это уже Дар сигналит. Нас заметили. Судя по топоту — сюда не меньше полудюжины направляется. Скоро будут здесь — и нервный Крикун наверняка сорвётся.

— Здесь сейчас стражники будут, — мантикоры корявые, до чего ж со зверями легче. — Тебе оно не надо. Мне оно не надо. Давай, просто поставь бутылку. Или отдай мне. И иди хоть яприлю под хвост, мне до тебя дела нет.

— Я-я-я-яприлю под куда?

Так, он в ступоре и истерике одновременно. Выдыхаю, пытаюсь вырастить в себе чахлые ростки дипломатии. Позади Крикуна крадётся к бонакону Балбеска. Как кошка к песку, с предвкушающим видом. И в руке мешочек — прихватила перед тем, как через ограду сигануть? Где? И зачем?

— Что у м-м-меня в бутылке? — заводит старую песню стукнутый Крикун, бутылка трясётся в пальцах, топот ножищ и выкрики «Освободите дорогу!» звучат всё громче, идут точно не дружинники, но эти тоже скоро подтянутся. Вон кто-то недобитый Мясником с другой стороны загона орёт: «Она здесь! Эта, в зелёных перьях!»

— Там кровь варга, — выдыхаю быстро. — Можешь не отдавать. Только не открывай. Или не роняй.

Смотрю ему в лицо и пытаюсь сделать вид, что не хочу в это лицо треснуть.

При этом теряю из виду Балбеску. А когда это исправляю — дочь Пухлика уже сыплет в пасть бонакона что-то из мешочка. С деловитым видом, как уголь в печку. Бонакон жуёт с оживлённым и весёлым видом, как бы говоря: «Ничего себе привалило!»

— Что у меня… в бутылке? — повторяет заклинивший дуралей, а я пытаюсь понять — что у Балбески в мешке. И понимаю, что там сахар или карамель, или ещё что подобное.

— Да твою ж.

Позади загона появляются Блюстители. Собираются лезть внутрь. Спина чует, как подходят сзади остальные — вон, у Крикуна рожа перекосилась, кого-то увидел. Только уже плевать — кого.

Уже поздно.

Балбеска с разбегу прыгает бонакону на спину. А до меня доходит, что если с одного кусочка сахара бычка кинуло через весь загон, то…

— Что в бутылке? Что в бутылке? Что в бутылке? — повторяет заклинивший Крикун, глядя на меня и на этих, за моей спиной. — Что…

Потом он поворачивается, смотрит на картину за своей спиной и договаривает:

— … это в-в-в-вообще⁈

Хвост бонакона задирается совсем, и пониже его открывается что-то вроде сопла вулкана. Зелёная струя пламени вырывается из сопла с рёвом, и вот с громким «бах!» бонакона кидает вперёд — и он исчезает из загона, оставляя облако зелёного вонючего дыма да вопль Балбески: «А как им управля-я-я-я-я-я…»

Доски загона разлетаются в щепки. Блюстители шарахаются, переваливают через ограду и орут: «Что это за⁈» Те, которые у меня за спиной, тоже орут что-то похожее.

Что это за?

Мой шанс.

Бонакон уже далеко, а Крикун отвернулся и отвлёкся. Набираю скорость, пока не очухался — и выхватываю бутылку с кровью из ослабевших пальцев. На ходу отталкиваю Крикуна посильнее, чтобы магией не влупил. Падаю в перекат, поднимаюсь — нужно снотворного ему добавить, пока не поздно.

Не поздно. Но не нужно. Крикун брякнулся на колени и ревёт. Тянет руки к местным сыскарям — а это они к нам подходят, они и городская стража.

— Заберите меня… заберите меня отсюда, я уже ничего не понимаю!!!

У стражников такие лица, будто они тоже мало что осознают. На всякий случай целятся в меня и в