Колонны продолжают давить и толкаться. Мы все еще стоим, замерзли. Разрезал одеяло на полосы, обвязал ими ноги. Спасти ноги очень важно: мне повезло, у меня есть ботинки; если марш будет длительным и тяжелым, ноги хотя бы будут спасены.

Многие уже выбросили ботинки и шли с ногами обвернутыми одеялами – это как если бы ходить босыми по снегу. Одеяла становятся твердыми, как лед и многие получали гангрену.

Собрались наши офицеры, спрашивали, если Рим знает о нашей трагедии, почему не спасет нас? Лучше пожертвовать одной армией, чем просить перемирие! Будут ли наши связываться с остатками армии? Где будет проходить немецкая линия обороны? И что будет, если перережут все связи?

Не было ни одного итальянского самолета для поиска, только русские самолеты занимаются поисками для обстрелов из пулеметов с низкой высоты. Может быть, и наше верховное командование попало в плен в этой ситуации. Мы еще были на Дону, когда говорили, что немцы воровали автомобили итальянской армии и наше горючее для организации своего бегства. Гарибольди даже начал расследование!

Эта наша нищета, о которой мы говорили в бесконечные часы ожидания. Мы были только одни брошены.

/…/

Наши из 46-й роты развели огонь. В то время, как я пытался разогреть консервную банку, над колонной появился русский самолет, рассеивая ее, обстреливая с небольшой высоты. Бомбы и пули сыпались сверху. Крики. Мы погасили огонь. Стоны раненых. Огонь пришлось потушить, о раненых никто не заботился. У меня есть консервная банка и мой ножик с костяной ручкой.

Сижу рядом с Гранди, на санях с оружием, но холод слишком сильный, мороз. Гранди также обернул ноги. В 23 часа еще стояли, в ожидании, какое решение примут Наши и Ревербери и что делать дальше.

21 января 1943

В 24 часа еще не пришел приказ двигаться вперед. Приказ для батальона «Тирано».

Начали движение толпы из десятков тысяч отставших и сбившихся с пути. Какой-то отрезок пути бежали, толкались, проходили несколько колонн, выкрикивая номер нашей роты. Заметили атаку слева, и майор Макканьо хотел, чтобы две команды из 46-й роты заняли оборону для ее отражения. Утомительное перестроение колонны, но атака угрожала справа, поэтому мы вернулись к точке отправления.

Короткая остановка на фланге колонн. Потом снова брели, шли вне дороги, по свежевыпавшему снегу. Прибыли в пункт сортировки.

Офицер из штаб-квартиры имел приказ, чтобы продолжали путь только кадровые части из дивизии «Тридентина», оставались еще немцы и сбившиеся с пути. Получил точное распоряжение: стрелять по необходимости. Каждые роты поставят по одному отряду для блокпоста. Из 46-й роты остается Перего с пулеметом.

/…/

Вдруг стали стрелять противотанковые орудия. Макканьо кричал что это наши, которые стреляют для прикрытия отхода. Если они нас не заметят, то будет поздно! Также стреляли слева два пулемета трассирующими пулями, которые летят выше. Батальон «Тирано» остановился; у итальянцев не было трассирующих… Это русские стреляли в тылу, недалеко.

/…/

Для 46-й роты прибыл приказ двигаться вперед. Спустился со взводом почти в овраг, в то время как противотанковые орудия возобновили стрельбу. Это тоже наши! Вижу разрывы, это уже русские, которые стреляют по деревне. Шум машин, танков. Две черные тени, одна справа, другая слева, надвигаются рывками, до нас метров сто. Мы распластались на снегу, сердце ушло в пятки. Один танк теперь уже в двадцати метрах перед линией обороны.

Я не двигаюсь, я был рядом с Гранди. Может быть повезет, я надеюсь! Альпийские стрелки двигались на четвереньках и ползком. Остановились. Развернулись. Теперь возвращаемся обратно.

За нашей спиной батарея 75-мм орудий 75/13 заняла позиции для стрельбы прямой наводкой, час остановки. Мы на снегу с ужасом ждем возвращения танков. Позже для батальона «Тирано» прибыл приказ атаковать.

Согласно этому приказу мы должны были занять деревню, которая находилась перед нами любой ценой. В деревне бушевал большой пожар.

Как обычно, 46-я рота идет первая. Мы готовимся к бою. «Делать быстро, делать быстро, – кричал Макканьо – идти вперед, как гарибальдийцы». Мы продвигаемся медленно на обширном фронте, достигли окраины деревни, прочесываем первые избы. Центры вражеского сопротивления были теперь уже близко; продвигаемся перебежками.

/…/

С Гранди и другими офицерами вошли в избу без приглашения. Десятку человек пришлось переехать. Толкались, кричали, удалось освободить маленькую кладовку.

Устал, как никогда. Мне постелили в одном углу, и я заснул. Во сне страдал, вновь видел колонны, мертвых, слышал звериные крики. Во время моего бодрствования, наяву вижу мою роту, а закрываю глаза позже – мне это вновь снится.

Меня растолкали, какое-то беспокойное движение. На улице занимался день.

В наш чулан вошли: полковник-артиллерист, подполковник альпийских стрелков, майор и капитан. Сейчас уже поздно. Может быть, они надеялись увидеть показушную дисциплинированность, как, если бы мы были в казарме, хорошо бы, если после его приветствия служба закончилась и мы уволились в запас. Они посмотрели снизу вверх, мы оставались на раскладушках. Не хотели сходить с места.

В атаку пошел более нахрапистый, подполковник альпийских стрелков. Приказал освободить «место для командира, синьора полковника!» Никто не пошевелился.

Подполковник повторил приказ. Гранди предложил им освободить смежную комнату. Полковник согласился. Пока Торелли и другие выходили, меня переместили с Гранди на одну грязную кровать.

Только тут осмотрел полковника артиллерии, усталый старик, деморализованный, вызывающий жалость. Это командир арьергарда, этот бедный старик, который больше ничего не понимает. В руках у него топографическая карта. Он весь дрожит. Взгляд его неподвижный с опустошенными глазами.

Гранди бросил поверхностный взгляд на них, когда подполковник-скотина делил еду с полковником; они ели с жадностью. Тем временем в смежной комнате Торелли и другие толкались для переезда. Один солдат, лежавший на полу, не хотел подниматься. Торелли настаивал по-хорошему, потом схватил шинель. Ни один солдат, ни один офицер, раненый без звания не кричал и не защищался.

Произошла ошибка, когда прибыл капитан, который сопровождал полковника артиллерии. Ни во что не вникая, он поверил, что имело место избиение раненого офицера, и дал пощечину Торелли. Случилось непоправимое. Торелли хотел ответить. В это время на сцену вышел также и полковник артиллерии. Он нам казался полумертвым, однако, напротив, пришел в бешенство: «Я его расстреляю – кричал – расстреляем немедленно, без суда. Это мы можем, расстрелять без суда». Обращались к Гранди: «Вы должны его арестовать немедленно четырьмя солдатами, потом обыскать. Вы поняли? Вы отвечаете за приказы, которые я отдаю».

Это казалось безумием. Подполковник-скотина подтвердил приказ.

Мы пробовали, я и Гранди, вмешиваться: кричали,