Шрифт:
Закладка:
Больше других надеялись самые безнадежные: с гангреной ног, с глазами, закрытыми от обморожения, с пулями и осколками в ногах и руках, шли вперед согнутые вдвое, руки опущенные, тащились по снегу, падали и приподнимались, но шли вперед, потому что надеялись на немецкую линию обороны.
Здесь, где нет ничего, где все мертвы на каждом шагу, где понос и остановки, желание жить безгранично. Когда идешь – ты еще живой, остановился – уже мертвый. Тысячи были вдоль дороги, обессиленные, израненные, никому не нужные и мертвые среди них. Живых немного больше, они были еще живые, но колонна проходила по направлению к свободе, и многие пробовали следовать за ней хотя бы ползком, как будто немецкая линия обороны находится в четырех шагах.
Немногие, только немногие отчаявшиеся прибыли, в конце концов, в одну деревню и там остановились, ожидая прибытия русских. Поднимут руки и будут спасены. Позже мы узнали, что русские не убивают итальянцев. Несколько альпийских стрелков из 46-й роты, захваченных танковым патрулем, пришли обратно безоружными. «Итальянские хорош, тикай», – кричали русские, указывая дорогу на запад. И альпийские стрелки вернулись в часть. Для немцев наоборот, не было никакого сострадания.
/…/
««Тирано», вперед!» – как обычно. Крик пронесся вдоль колонны. Сбившиеся и отставшие кричали: ««Тирано», вперед!». Как обычно, хитрые шагали с нами только для того, чтобы быстрее пройти, но не воевать.
46-я рота, как всегда, должна будет идти впереди, как «гарибальдийцы», в неизвестность. Мы должны будем двигаться вперед бегом, чтобы быстрее занять Шелякино. Макканьо кричал Гранди, что все надо делать быстрее, так как генерал ждет. Гранди протестовал: почему дергают всегда нас?
Выдвинулись на правый фланг. Но пришел контрприказ: никаких сражений, мы должны сдерживать продвижение тридцати тысяч, которые постоянно давили. Только лишь кадровые части из «Тридентина» могли наступать по дороге.
Мы держали оборону на фронте в семьсот метров со стрелками через определенный интервал, с пулеметами и пулеметчиками, как на настоящей линии обороны. За нашей спиной было Шелякино. Перед фронтом мы имели тридцать тысяч тех, кто ожидал наших действий.
Отставшие и кадровые части других дивизий пытались пробиться; но один выстрел их остановил.
/…/
Тридцать тысяч человек двигались вперед, кричали, ругались – эта безоружная масса не хотела воевать, но хотела идти вперед. Более деспотичные только немцы: сбившиеся, отставшие или собранные в организованные колонны, немцы сохраняли чувство силы и превосходства. Они не сражались, не умирали в бою, но кричали и чувствовали себя хозяевами. У немцев было два самоходных орудия и четыре танка, которые сопровождали только их колонны; а мы здесь себя чувствовали мельчайшими частицами этой огромной войны.
Немцы. Мы были на Дону, когда они убежали днем. 15 января колонна «курков» вышла невредимой из окружения в Постоялом. Говорили, что Наши из Подгорного просил немцев не уходить, а подождать по крайней мере свертывания альпийского армейского корпуса. Но немцы пытались выиграть время за счет нас, тех которые остались на линии обороны, тогда их организованный побег становился совсем легким.
Наша служба заграждения терялась в этом беспорядке. Мы задерживали отставших на главной остановке, а колонны двигались теперь уже по направлению к деревне. Пришел приказ для батальона «Тирано», двигаться к Шелякино. Два взвода, крайние справа, исчезли в массе бегущих. На краю деревни мы встретили батальон и штабную роту полка, которые стояли на месте. Через мгновение ужасные крики со всех сторон: «Русские танки, русские танки!».
Неописуемая суета. Кто кричит, кто ищет укрытия за санями, кто распластался на снегу, кто передвигался на четвереньках. Брошенные сани, обезумевшие мулы. Колонны толкались и рассыпались, кадровые части бросались из стороны в сторону. Всех охватила паника. Танки появились на гребне холма совсем близко, на расстоянии броска камня и стали стрелять.
В таких условиях батальон «Тирано» перегруппировался. Стреляло какое-то наше противотанковое орудие. Мы пересекли деревню, я послал стрелков прикрыть наш тыл, но чувствую, что оборона прорвана. Около Шелякино мы остановились. Группы сбившихся и отставших двигались бегом. В деревне продолжалась стрельба. Почти наступила ночь.
Колонны, которые шли впереди, остановились. Мы находились в одной балке, среди двух деревянных изгородей, защищавших дорогу, мы не видели своих флангов. Пробежал заяц, справа, очень близко. Кто увидел его, закричали. Я подумал, что это танковая атака!
Сильный холод, на привале разожгли огонь. Так час за часом, стояли на таком холоде, что перехватывало дыхание. Оказывается, что впереди не знали, куда ведет дорога. В действительности, следуя на запад, мы должны менять направления, продвигаясь зигзагами, для уклонения от организованных русскими засад. Руководил всеми операциями генерал Ревербери, бок о бок с неутомимым генералом Мартинатом.
/…/
Спрашиваем группу альпийских стрелков, находившуюся на этом месте. Один лейтенант из обоза 6-го полка альпийских стрелков кричит, что это его люди, и что они никуда не уйдут, и что нам надо было приходить первыми.
«Мы днем воевали, чтобы освободить дорогу», – кричали мы в ответ. Но они нас не понимали. Не было сил для продолжения разговора кулаками.
Возвращаемся по кругу. Шалаш полон огня, много обмороженных людей, не нашли ни одного свободного метра.
Провели ночь у стены шалаша, почти на снегу. Разожгли огонь. Наш медик «забрал» банку мясных консервов из вещевого мешка у какого-то одного курка. По очереди хватаем по кусочку. Два офицера из дивизии «Юлия», которые были с нашей группой, используют лишний рацион, и медик остановил их.
С нами был также старый капитан-артиллерист, который был болен, плакал, и которого погрузили на наши сани. У него были сильно обморожены руки, почти уже почернели. Бедняга был из тылового штаба, потому что годен был только для службы в конторе. Говорил мало, его голос уставший и плаксивый. Он много пил. Он пил черную от гари и угля воду, но никак не мог утолить жажду.
/…/
24 января 1943
/…/
Буря усиливается, не видно земли, меня шатает из стороны в сторону. Кричат, кричат все те, кто идет, думая о доме, идут вперед. Те, кто падает, больше не кричат, немного умоляют, потом устают и медленно засыпают, их смерть не болезненна, холод, голод, усталость помогают заснуть и умереть. Наши сани остановились в буре, в двух шагах от позиции немецкой «катюши». «Катюша» стреляла с оглушительным грохотом, но мулы даже не двигались, такие были
