Я вернулся к братьям, отозвал их в сторону и рассказал о своем открытии. Если мы очень тихо проберемся в подвал, в нем можно будет укрыться и пережить ночь. «Потом у нас будет время, чтобы умереть. Пошли посмотрим, что можно сделать».

Мы отправились туда втроем. У других узников не было койаха, чтобы обращать внимание на окружающих или проследить, куда мы пошли. Охранники за нами не присматривали. Наверное, они все были на втором этаже этого дома, отдыхали. Не стоит забывать, эсэсовцы бежали вместе с нами три дня и две ночи. Они не были сверхчеловеками.

Когда мы подошли к дому, я снял полосатую куртку из Аушвица, обмотал ею руку и аккуратно вдавил стекло внутрь, так что оно не издало ни звука. Потом открыл шпингалет вверху рамы и открыл ее настолько, чтобы человек мог пролезть в подвал. Братья, держа меня за руки, помогли мне спуститься внутрь. Когда ноги коснулись сухого пола, я попросил их отпустить меня. Не было видно ни зги, и нужно было нащупать на стене выключатель: вверх, вниз, тише, тише, тише…

Наконец я нашел выключатель и зажег свет. И не поверил своим глазам: по углам лежали огромные кучи свежих овощей – картошка, лук, свекла, репа, морковь, сельдерей, капуста. Их было так много! Я схватил три картофелины – эта куча была ближе всего ко мне, – засунул одну из них в рот и вонзил в нее зубы. Никакое вино в мире не могло по вкусу сравниться с этим лакомством.

Подбежав к окну, я сунул каждому из братьев по картофелине и сказал: «Это только начало. Здесь полно еды. Подвал не отапливается, но мы не замерзнем. Но вот что: можно спасти еще некоторое количество людей. Думаю, 250–300 человек поместятся сюда стоя и смогут тут переночевать. Возвращайтесь. Я останусь в подвале и выключу свет. Подходите к каждому очень тихо. Не раздумывайте слишком долго. Когда поймете, что набралось достаточно людей, заканчивайте. Посылайте их одного за другим в направлении этого дома и объясните, как забраться в окно. Все нужно делать тихо. Самое главное – не набрать слишком много народу. Не разрешайте тем, кого вы позвали, говорить об этом другим. Потому что, если сюда придут все, нас обнаружат. Тогда всем нам крышка».

Они согласились и привели кучу людей. Они пришли не поодиночке, а все вместе, но не проронили ни слова, и никто их не видел. Стояла темная безлунная ночь, и я уверен, что многие заключенные уже заснули на снегу под открытым небом.

Забираясь в подвал, люди хватали овощи. Позже, когда помещение заполнилось так, что в нем можно было разместиться только стоя, мы стали раздавать еду. Каждому досталось вдоволь картофеля или моркови, овощей хватило на то, чтобы набить и желудок, и карманы.

Мы выключили свет, чтобы нас не могли обнаружить. Немцы на втором этаже все еще пели. Мы закрыли окна, чтобы не было холодно. Все стояли, жевали и четко следовали нашим инструкциям. Для них мы были ангелами.

Больше есть мы уже не могли. Вскоре все заснули. Мы стояли, тесно прижавшись друг к другу, и опирались на стены. Это было не так удобно, как спать лежа, но мы очень устали, немного утолили голод, поэтому нас охватил дриммел (сон, дремота)…

Кажется, в ту ночь я не стоял рядом с Мойше и Мейлехом: они караулили снаружи у окна, следя, чтобы, влезая в подвал, никто не шумел и чтобы никто не выскочил наружу. Они зашли последними.

Те, кто проснулся раньше других, разбудили остальных, и мы выбрались наружу еще до рассвета. Мы выходили последними и снова набили карманы картофелем и морковью. Их было удобно есть на ходу. Несмотря на то, что все наелись и прихватили овощи с собой, было невозможно унести все. Так что осталось еще много.

А на улице перед нами предстало страшное зрелище. Повсюду лежали безжизненные тела. Ночью эти люди замерзли насмерть. Не знаю, сколько их было, но точно больше, чем несколько сотен. Может быть, две тысячи.

Немцы построили нас, и мы снова отправились в путь. Нам не давали есть и пить. Слава Богу, что мы нашли пищу в этом подвале.

Мы шли примерно полдня и добрались до железнодорожной станции, где нас погрузили в вагоны для скота с открытым верхом. Поезд шел по Чехословакии. Дул пронизывающий холодный ветер. На одной остановке наш состав отогнали на запасной путь, чтобы дать возможность проехать более важному поезду. Чешские станционные рабочие начали переговариваться с нами через окна. Они говорили на своем языке, а мы по-польски объяснили им, что мы узники из концентрационных лагерей. Чешский и польский – славянские языки, так что мы могли понять друг друга.

Местные крестьяне, мужчины и женщины, подбежали к поезду и стали бросать через открытый верх вагонов свертки: хлеб, леденцы, бутылки с молоком! Мы протягивали руки, чтобы поймать все это, и подбирали с пола каждую мелочь. Эсэсовцы стреляли поверх их голов, чтобы напугать их, но чехи не обращали на это внимания. Я никогда бы не подумал, что свободные люди из «внешнего мира» станут рисковать жизнью ради нас. Ничего подобного я раньше не видел!

Поезд вновь тронулся. Было трудно ехать в такой тесноте. Если хотелось почесаться, приходилось немного потолкаться, чтобы высвободить руку. Если твой сосед нарочно начинал толкаться, все вокруг теряли равновесие и наваливались друг на друга. Если кто‐то затевал драку, ему могли дать сдачи, и он падал. А это было чревато тем, что его просто затопчут.

Один парень толкнул Мойше, тот толкнул его в ответ. Брат пришел в ярость и потерял самообладание. Он стал орать на обидчика. Я оттащил его и сказал: «Не смей кричать и ругаться, иначе я убью тебя. Стой тихо и ни на что не реагируй. Надеюсь, никто не потревожит тебя, а если тебя стукнут, скажи спасибо, что только один раз». После этого он утихомирился.

Поезд остановился около четырех часов пополудни, и нас вывели из вагонов. К тому времени, как мы прибыли в концлагерь Маутхаузен, уже стояла ночь. Нас собрали на тесной площадке перед помывочной. Мы слонялись там, пока не поступил приказ построиться. Было очень холодно и ветрено. Мы были измотаны, мучились от жажды и голода, но вынуждены были стоять на месте, замерзая.