К утру танцор проспался, и Боря положил перед ним свежий протокол с медицинской справкой. Тот начал просить прощения, пообещал, что больше никогда в жизни не тронет ни одного мента и вообще бросит пить, танцевать и обижать людей. А Боря ему говорит, что, мол, это все хорошо, но вот срок ему катит, и с этим надо что-то делать. Ты, говорит, приходи сегодня вечером ко мне домой с двумя штуками, а я тебе отдам и протокол, и медицинскую справку о побоях.

Ударили они по рукам и разошлись. Боря сдал дежурство и счастливый пошел домой отсыпаться. А вечером к нему заявился танцор, но не с двумя штуками, как договорились, а с двумя бутылками водки, закуской и тремя рублями. Потом они выпили, сбегали за третьей и запили аж на несколько дней. У танцора, понятное дело, бабок не было, поэтому платил Боря. За это время они закорешились. Ну а с кореша, сам понимаешь, кто ж будет деньги брать? В общем, после пьянки остался Боря без денег и при своей разбитой морде. Правда, скоро он все-таки уволился из милиции, и устроился слесарем в ремонтную мастерскую. И как-то вечером пошел Боря на танцы, отдохнуть. Там-то он снова и встретил своего дружка. Танцор, как водится, уже был пьян в дупелину. Он вытащил бывшего мента с танцплощадки и так оторвался на нем, что Боря неделю провалялся в больнице.

– Получил свое, – сказал Синеев.

– Так что, Саня, не бывает людей везучих и невезучих. Есть только слабые и сильные, умные и дураки.

Им пришлось ехать на самую окраину Москвы, и после того, как они пересели в серебристую «ауди», Ломов позвонил заказчику. Разговор продолжался недолго. Ломов выслушал заказчика, отключил телефон и сразу повеселел.

– Ну вот, время у нас есть, поехали куда-нибудь, нормально пообедаем.

– Давай в парк Горького, – предложил Синеев. – Там в одном месте хорошие шашлыки дают. У меня там дружбан работает. Классный парень – я когда-то его тренировал.

– В парк, так в парк, – не стал возражать Ломов. – Мясо на воздухе вкуснее.

Шашлык действительно оказался отменным, пиво холодным, а приятель Синеева – вежливым и обходительным человеком с глазами бультерьера. Пока они сидели под большим красным зонтом и расправлялись с хорошо испеченным душистым мясом, Ломову пару раз позвонили и после второго звонка он бесстрастно сообщил Синееву:

– Все в полном порядке, «дипломат» уехал в Питер. Этот придурок уже сильно наследил: свою машину разбил и бросил на дороге, мента замочил.

– А если он специально там наследил, а сам потом в другую сторону подастся? – жуя, предположил Синеев.

– Вряд ли. Он глупый, неопытный, бежит сейчас, как заяц. Наверное, уже в Питере документы оформляет… если, конечно, заранее не позаботился.

Очередной звонок заказчика застал их в машине, и Ломову объяснили, где и кого они должны ждать. Он посмотрел на часы, с удовольствием потянулся и не спеша отъехал от стоянки.

Всю дорогу до Птичьего рынка они молчали. После шашлыка Синеев удобно развалился на заднем сиденье и задремал. Он даже успел посмотреть сон, в котором его долго и неотступно преследовал некто, не имеющий лица. Синеев убегал от него какими-то запутанными коридорами и каждый раз, когда он думал, что оторвался, за спиной вновь раздавалось тяжелое, хриплое дыхание безликого убийцы.

Проснулся Синеев от того, что машина остановилась. Ломов загнал ее под деревья, заглушил двигатель и обернулся к напарнику.

– Спишь? – спросил он.

– Фу-ты, черт, – стряхивая с себя остатки сна, пробормотал Синеев. На лбу у него выступила горячая испарина, одежда прилипла к потному телу, и он оторвался от спинки, чтобы отлепить ее. – Дрянь всякая снится.

– Небось убегал от кого-нибудь? – усмехнувшись, спросил Ломов, и Синеев с отвращением подтвердил:

– Убегал. С этой работой и не такое приснится.

– Садись за руль, – распорядился Ломов и пояснил: – Когда подъедет Буздырь – черт, ну и фамилия у него – тихо-тихо подашь назад, выберешься на улицу, а оттуда посильнее газанешь и выскочишь к скверу. Полихачь последние метров сто. Поставишь машину между его «опелем» и вон тем пятачком, то есть у него на пути. Потом выйдешь, закроешь машину, погладишь ее, ну, как-нибудь покажешь, что это твоя тачка, что ты долго мечтал о ней, любишь ее больше жены и так далее. Потом поставишь ее на сигнализацию и уйдешь за угол вон того дома, там кусты погуще. По дороге пару раз обернись – мол, жалко с тачкой расставаться. За углом встанешь и из кустов будешь наблюдать за мной. Как только я подам сигнал, быстро вернешься. Смотри не забурись куда-нибудь за пивом. Все понятно?

– Понятно, – недовольно буркнул Синеев. Он перебрался на водительское сиденье, подождал, когда напарник влезет в машину и спросил: – Долго нам здесь сидеть?

– До темноты.

Солнце давно завалилось за верхушки кладбищенских деревьев. С Калитниковского пруда по очереди возвращались молодые мамаши со своими чадами и колясками, пожилые пары и разновозрастные рыбаки с удочками и полиэтиленовыми мешочками, в которых кверху пузом плавали мелкие ротаны. Все эти жители окрестных домов шли вдоль кладбищенского забора в одну сторону – к пятиэтажкам, тогда как все пространство от кладбища до Птичьего рынка оставалось совершенно безлюдным. В это время суток здесь некому и незачем было ходить.

Стемнело быстро. Вдоль оградки сквера проехал «москвич», и Ломов с Синеевым проводили его взглядом, но рассмотреть водителя им не удалось.

– Он тоже мог поменять машину, – тихо проговорил Ломов. – Будь готов. Вытаскивать его с середины сквера будет намного труднее.

Но «москвич» повернул налево и больше не показывался.

Наконец к забору рынка медленно подкатил белый жигуленок. Он остановился, габаритные фонари погасли, но из машины никто долго не выходил.

– Он, – сказал Ломов.

– Я понял, – сразу засуетился Синеев.

– Давай назад, только очень осторожно. Воткнешься между машинами вон у тех кустов.

Синеев выполнил маневр безупречно.