Диа повернулся к главному врачу:

— Мадемуазель Суэн придётся остаться с пациентом на всю ночь, чтобы регулярно давать ему что-нибудь пить. Она привыкла к этому.

— Товарищ Суэн, — ответил вьет, — безусловно, добровольно возьмёт на себя эту дополнительную задачу. Она знает свой воинский долг и поклялась служить нашему делу телом и душой раз и навсегда.

Он произнёс эту маленькую речь с нескрываемым самодовольством. И бросил быстрый взгляд — произвела ли она какое-нибудь впечатление, но большой негр оставался непроницаем, его мысли были где-то далеко. Он перебирал в уме всё, что знал об этой болезни, все способы лечения, которые были открыты. Ни один из этих способов не был доступен здесь, и в любом случае было уже слишком поздно. Диа опустил голову и почувствовал острую боль, что возникала каждый раз, когда смерть брала верх над жизнью и отнимала у него одного из пациентов. В душе он был добрым христианином, но всё ещё смутно верил в старые анимистические легенды и чувствовал, что каждое умершее существо уменьшает общее количество «жизненной силы» Вселенной. Часть его собственных сил будет отнята у него, когда Эсклавье последним усилием изгонит ту жизнь, которая у него ещё осталась. Кроме того Диа потеряет товарища, а у него было чрезвычайно сильное чувство единства. Между собой негры звали друг друга братьями, но Диа называл братьями и многих белых.

Ранним утром у Эсклавье снова поднялась температура, и Суэн вспомнила, что сказал чёрный врач… Француз должен был умереть… если только… Но она не имела права думать об этом.

У пациента была амёбная дизентерия, так как он испражнялся кровью — она знала это, для этого ей не нужно было быть врачом.

В аптечке начальника было несколько длинных коричневых ампул, которые лечат дизентерию — там был эметин[64]. Но эметин был в дефиците, он хранился для солдат Народной армии.

Эсклавье снова начал стонать. Она вытерла пот с его лба влажной тряпкой. Черты лица больного заострились — он сражался со смертью один-одинёшенек, сражался с большим чёрным рыбаком из легенды, который бродил по солнечным пляжам Аннама с душами людей в своей сети. Она была здесь, чтобы помочь ему, и она ничего не делала. Но она не имела права ничего делать, даже верить в большого рыбака.

Она снова вытерла ему лоб и попыталась разжать зубы, чтобы заставить проглотить немного чая.

Эметин предназначался только для солдат Народной армии — и это было правильно, потому что им приходилось сражаться без авиации, без лекарств против богатых солдат, защищающих империализм. Но президент Хо провозгласил политику милосердия…

Эсклавье издал что-то вроде сильной икоты — Суэн подумала, что он сейчас умрёт, и её охватила печаль, как будто сейчас отнимут кого-то очень дорогого для неё: отца, мать… Но нет, это было другое, это было что-то ещё более сильное. А потом больной восстановил дыхание.

Она отчаянно пыталась решить, что делать:

— Я пойду и повидаюсь с начальником — я выполнила перед ним свой долг, он доверяет мне — и попрошу его, в качестве особого одолжения, дать ампулу эметина. Он не сможет отказать мне. Да, но здесь его нет — он спит, он устал, я не могу разбудить его из-за чего-то столь незначительного. Я доложу ему завтра. В любом случае скоро наступит мир, и лекарства начнут поступать со всех концов земли.

Суэн поспешила в лазарет — хлещущие потоки дождя ослепили её и дважды сорвали шлем с головы.

Она освещала себе путь, как её учили, включая и выключая электрический фонарик, чтобы не тратить батарейку впустую.

Когда она вернулась, в её мокрой руке была зажата драгоценная ампула. Она достала иголку и шприц из аптечки первой помощи и при свете огарка подогрела немного воды на очаге хижины.

Вода закипала долго. Ей хотелось кричать от нетерпения, ведь пациент мог умереть в любой момент. Она отчаянно подула на тлеющие угли. Тропический дождь снаружи хлынул непрерывным ливнем.

Наконец ей удалось сделать укол, и ей показалось, что Эсклавье сразу же почувствовал себя спокойнее и снова начал дышать более ровно.

Ливень тоже немного утих — утратил свою ярость и жестокость, и мириады дождевых капель, стучащих по крыше хижины, звучали почти дружелюбно. Огонь замерцал и медленно угас, всё ещё отбрасывая слабые отблески, которые вспыхивали на тонких перегородках и лице больного — измождённой маске с тёмными впадинами глазниц.

Суэн была счастлива — у постели этого человека, чьего имени она не знала, человека чужой расы, она испытывала радость, о существовании которой никогда раньше не подозревала.

Своим маленьким плетёным веером она медленно всколыхнула застоявшийся воздух над лицом пленного и улыбнулась. Он принадлежал ей, потому что она спасла его, в этом она была уверена, ничего не зная о том, что эметин вообще не влияет на спирохетоз. Однажды наступит мир, и они снова встретятся. Он снова станет сильным и статным, самым прекрасным, самым сильным белым человеком в мире. Тогда она расскажет ему, как ради него украла драгоценную ампулу.

Суэн подарила ту-би свой первый проступок перед Партией, словно девственность. От этого ей было и грустно, и невероятно хорошо на душе.

Когда на следующее утро Диа вернулся, Эсклавье спал, а рядом с ним по-прежнему сидела измученная и сияющая маленькая мадемуазель Суэн. Он положил руку на лоб пациента и пощупал ему пульс. Лихорадка спала. Последним рывком, собрав все силы, Эсклавье сумел добраться до порога десятого дня.

Диа хотелось громко смеяться, петь и плясать. Смерть отогнали, и человечество стало богаче, благодаря стойкости одного из них. В ту ночь он молился Господу за душу Эсклавье, а Господь всё это время, оглушительно посмеиваясь, был занят лечением капитана. Диа был безмерно доволен.

— Он спасён, — сказал Диа сиделке. — Поверить не могу. Он спас себя сам, без моих лекарств…

— Вы не думаете…

Суэн резко остановилась. Ради удовольствия одержать верх над чёрным человеком, она чуть не раскрыла свою кражу эметина.

Когда Диа наклонился над Эсклавье, чтобы рассмотреть его повнимательнее, она подалась вперёд, как будто намереваясь защитить своего пациента. Диа посмотрел на девушку и с удивлением увидел, что она больше не насекомое, что от неё исходит нечто тёплое, торжествующее, что её глаза сверкают, а ноздри трепещут. Жизнь снова струилась по её венам.

«Этого не может быть, — сказал себе Диа. — Да у неё все симптомы влюблённости!»

За четыре года, что провёл в этом госпитале, он никогда не видел ничего подобного: женщина из Вьетминя влюбилась