Когда Чезаре Конти начинал возмущаться и размахивать руками, его трудно было остановить. Ярцев попытался это сделать:

– Не понимаю, полковник, причину вашего беспокойства, – с невозмутимым видом пожал плечами он. – Бои в окрестностях Вильно не ведутся, никто не будет покушаться на вашу жизнь.

– На нашу жизнь, – поправил Конти. – Если мне доведётся ехать, вы поедете со мной.

«Только этого мне недоставало», – подумал Ярцев и, изобразив удивление, сказал:

– Но у нас же здесь ценности.

– О, Донадони, наши с вами мысли, как всегда, совпадают. Но как, как мне отбиться от этой чёртовой поездки? Не выполнить приказа командующего я не могу.

– Есть одна идея.

– Какая?

– Заболеть и лечь в больницу.

– Что-о? Вы хотите меня чем-то заразить?

– Ну что вы, дорогой Чезаре. Как вы могли такое подумать? Для всех днём вы будете больным, а вечером вернётесь к себе. И уверяю вас, это никто не заметит.

Конти аж присел на единственный стул:

– Забавно… Но кто мне это обеспечит?

– Один мой хороший приятель.

– Вы уже успели завести приятелей?

– Успел.

– А этот приятель, случаем, не женского пола?

Ярцев рассмеялся:

– Дорогой Чезаре, вы хотите слишком много знать. Так как, согласны?

Конти понял, что у него нет выбора, и утвердительно замотал головой:

– Согласен. Согласен… Но сознайтесь, что ваш приятель – женщина…

Выйдя из тёмных стен дома, где квартировал и прятал ценности Конти, Ярцев поневоле зажмурился. Несмотря на конец сентября, солнце светило по-летнему. Отдохнуть бы… Да нет, надо срочно повидать Витковского.

Разговор с Чезаре Конти лишь на несколько минут отвлёк Ярцева от тяжёлых мыслей. Работать, собирать сведения о французской армии становилось всё труднее и труднее. Во-первых, не стало Гната. А это потеря, да ещё какая. Во-вторых, сарай для прослушивания уже использоваться не может. К тому же Сен-Сир, если и надумает проводить военный совет, то сделает это в своём монастыре. В-третьих, он, Донадони-Ярцев, остался без связи со штабом корпуса. О больничной избе знает французская контрразведка, и находиться там опасно. Крутов убит, а Михалыча и Лугового он давно не видел. Живы ли они? Ну почему, почему Мещерин не посылает никого сюда, в Полоцк, на связь?

Сведений от агентов доктор Витковский собрал немало – несколько раз они вдвоём отмечали на карте места укреплений французов. Сен-Сир, похоже, о наступлении не помышляет, готовится к обороне. Значит, рассуждал Ярцев, Витгенштейн со своим корпусом, наоборот, готовится к наступлению. А раз так, карта, где отмечены французские позиции и указаны укрепления, ох, как бы пригодилась. И ещё: при штурме Полоцка надо первым делом захватить монастырь, оставить французов без продовольствия и фуража. Знают ли в штабе русского корпуса, что хранится в подвалах монастыря?

Он шёл, размышляя о своих делах. Неожиданно за спиной послышался лёгкий шум. Ярцев остановился. Певучий женский голос оторвал его от мрачных мыслей:

– Здравствуйте, граф.

Этот голос Ярцев где-то слышал, поэтому невольно обернулся. Золотистые локоны, загадочный, с едва заметным прищуром взгляд голубых глаз… И даже платье и шляпка на ней те же, что и во время их июльского знакомства – всё для поездки в экипаже. Вот только шаль другая, шерстяная, цвета бордо. Это объяснимо: на дворе конец сентября. Нет, он не ошибся, с этой женщиной он знаком. Это графиня Мазовецкая. И карета знакома, и даже колесо, которое он помогал снимать почти три месяца назад в Петербурге и порезался.

– Неужели, граф, вы меня не узнаёте? – повторила Мазовецкая и, изобразив удивление, добавила: – Вы теперь служите в армии Бонапарта?

К такому повороту событий Ярцев не был готов. Ещё немного – и он подошёл бы к ней, поцеловал руку, вдохнул запах её духов… Но нет, надо взять себя в руки…

– Я плёх говорить русский… – театрально произнёс Ярцев и тут же на чистом французском поправил: – Извините, мадам, но вы меня с кем-то спутали. Да, я служу в армии Франции, меня зовут капитан Донадони. Чем могу быть полезен?

Не то разочарование, не то злорадство появилось на её миловидном лице:

– Простите, но вы так похожи на одного человека…

Сентябрь 1812 года, последние дни. Уже отгремели Смоленское и Бородинское сражения, ушёл в историю военный совет в Филях. Ещё немного – и занявший Москву и пробывший в ней меньше месяца Наполеон поймёт, что попал в ловушку и очутился перед угрозой полной блокады Москвы русскими войсками.

На северо-западе России, где сражался корпус Витгенштейна, тоже произошли изменения. В конце августа – в начале сентябре в корпус влились дружины Петербургского и Новгородского ополчений.

30 августа начальник Петербургского ополчения докладывал царю, что «15 дружин Санкт-Петербургского ополчения, будучи совсем готовы, могут выступить в поход будущего сентября 2 числа». На следующий день по дружинам ополчения были разосланы знамёна и устроен парад.

Петербургское ополчение выступило в распоряжение Витгенштейна двумя отрядами последовательно один за другим 3 и 5 сентября 1812 года. Первый отряд численностью в 5575 человек выступил под командованием сенатора Бибикова и должен был 25 сентября прибыть в Себеж. В Царском Селе к нему были присоединены два эскадрона Гродненского и Польского уланских полков. Поход начался в тяжёлых условиях. Погода была дождливой, воины шли по колено в грязи. Несмотря на это, настроение ратников было боевое, над колоннами разносились солдатские песни.

«25 сентября в отряд явился командующий корпусом генерал Витгенштейн и устроил смотр, который доставил ему немалое удовольствие», – писал впоследствии генерал Штейнгель. Ратники своим воинственным настроением, которого командующий не ожидал от вчерашних пахарей, студентов и разночинцев, внушали уверенность в их боеспособности. Однако, учитывая неопытность их в военном деле, Витгенштейн разместил дружины по полкам регулярных частей в качестве их резервов.

2-й отряд Петербургского ополчения численностью 7 тысяч человек выступил из Петербурга под командованием генерал-майора Бегичева. В Гатчине к отряду был присоединён 2-й морской полк. Воины рвались поскорее сразиться