двора, как им встретилась Кристина. Ярцев вежливо поклонился, но встретил в ответ недоумённый взгляд – он был в гражданском костюме, в котором появлялся во дворе градоначальника Грабовского, как «ветеринар».

Лодка тихо отчалила от берега, и они занялись промером дна. Чтобы не вызвать подозрений, захватили обычные удочки. Сначала определяли глубину фарватера, а в местах, где она была минимальной, делали промеры по поперечным сечениям.

Как в таких местах измерять глубину реки, Ярцев знал – он же командовал пионерной ротой. Он соорудил гидрометрическую штангу-намётку, представлявшую собой пятиметровый деревянный шест, сделал разметку длины, а на конец шеста прикрепил железный башмак, который предохранял штангу при ударах о дно. По результатам промеров глубин Ярцев делал рисунок поперечного профиля реки. Для этой цели он захватил с собой листы бумаги и плоскую дощечку, на которой рисовал профиль дна.

Трудиться пришлось много, приходилось грести и по течению, и против. Но дело шло. А Еремей, пока Ярцев делал замеры и отметки на листе бумаги, умудрился поймать несколько окуней.

…Усталые возвращались они домой. Ярцев открыл дверь ворот, сделал шаг, другой и… Ему путь преграждал барон Клеман, в тёмно-коричневом фраке, цилиндре и с пистолетом наизготовку. Чуть поодаль от него справа и слева стояли двое солдат с ружьями. Ярцев инстинктивно обернулся назад – за его спиной красовался здоровенный детина, тоже в штатском. Оружия при нём не было или не было видно. Впрочем, увесистые кулаки Поля могли сработать не хуже холодного оружия.

– Капитан Донадони, вы арестованы, – строгим голосом по-русски произнёс Клеман.

У Ярцева ёкнуло сердце. Нет, направленное дуло пистолета и арест не были причиной страха. Табакерка… она спрятана в поленнице дров, и её могут найти. А что касается ареста, то у него на этот случай были предусмотрены так называемые заготовки-легенды. Одну из них он тотчас попытался применить:

– Вы ошиблись, я не Донадони. Я Павел Ухов, племянник купца Ухова, проживаю в его доме, – ответил он и повторил сказанное по-французски.

Но на Клемана это впечатления не произвело:

– Повторяю, вы арестованы! Следуйте за мной и не вздумайте бежать.

Едва они вышли за ворота, как к ним подкатила карета. Ярцева втолкнули вовнутрь. Справа от него сел Клеман, слева Поль. Сзади на ступеньках кареты расположились двое солдат.

Садясь в карету, Ярцев успел обратить взор на стоящий рядом дом доктора Витковского. Ему показалось, что со второго этажа дома за происходящим наблюдали.

* * *

Тюрьмы, как таковой, в 1812 году в небольшом уездном Полоцке не существовало. Если кто-то и совершал преступление, его отправляли в губернский Витебск. Там были и суд, и тюрьма. Но для тех, кого арестовывала французская военная жандармерия, место в Полоцке нашлось. Это было одноэтажное, метров пятьдесят в длину, кирпичное строение с решётками на окнах и сводчатыми потолками. Оно располагалось во внутренней части Нижнего замка. Если внешняя часть замка, включая башни и стены, была деревянная, построенная ещё во времена Ивана Грозного и восстановленная после нескольких пожаров, то во внутренней части имелись многочисленные каменные постройки. До войны в них располагался русский гарнизон, а после занятия города войсками Наполеона – французский. Но воинам Великой армии пришлось потесниться в пользу военно-полевого суда и жандармерии – надо же где-то содержать дезертиров и мародёров, в основном не французов. Грабителей и воров никто во внимание не принимал, хотя иногда и они подвергались аресту.

«Чёрта с два отсюда сбежишь», – подумал Ярцев, когда за ним захлопнулись двери камеры. Но в одиночестве он пробыл недолго, вскоре появился Клеман. Высокий, представительный, в тёмно-коричневом фраке и цилиндре, он выглядел победителем. Вместе с ним в камеру вошёл было Поль, но Клеман кивком головы велел ему оставаться за дверью.

В холодной камере не было ничего, кроме покрытой соломой широкой лавки-кровати в виде нар и деревянного стула. Ярцев присел на лавку, Клеман расположился на стуле. С минуту барон рассматривал человека, которого он так долго искал и выявил только благодаря графине Мазовецкой. Потом заговорил:

– Как мне вас называть? У вас несколько имён.

– Для начала неплохо было бы представиться, – услышал он в ответ.

– Во-первых, здесь вопросы задаю я, – жёстким голосом произнёс Клеман. – А во-вторых, как меня зовут, не имеет для вас никакого значения. Итак, ваше имя?

– Не понимаю, – пожал плечами Ярцев. – У меня одно имя, которое назвал я вам при аресте – Ухов. Я племянник купца Ухова, ловил рыбу вместе с его слугой Еремеем. В чём моё преступление?

Едва заметная улыбка на лице Клемана стала шире:

– Ну-у, господин Ухов, быстро же вы забыли, что в Полоцк прибыли, как капитан Донадони. Или не так?

– При чём здесь Донадони? Я Ухов.

– Может быть, пригласить для опознания полковника Конти?

Ярцев внутренне напрягся. Неужели нашли? Но, не подав виду, пожал плечами:

– Я не знаю никакого Конти. Но если вам угодно, можете пригласить.

Минута, другая, третья…Колокольчик в руке Клемана не звенел, в камеру он никого не приглашал. Ярцев понял, что барон блефует, и воспрянул духом. «Ты Конти сначала найди, – говорил его взгляд. – Конти сейчас „лечится“ в больнице у доктора Витковского, и об этом знают только двое: доктор и я».

«А он не прост, этот русский», – подумал Клеман. Он действительно пытался найти интенданта Конти, но тот как в воду канул. А больше в корпусе никто Донадони не знал как офицера. Правда, были исключения: маршалы Удино и Сен-Сир. Но не вызывать же их для очной ставки? Да и видели они Донадони мельком.

– Следующий вопрос. Зачем вы наведывались в дом градоначальника Грабовского?

На лице Ярцева появилось удивление:

– Я? В дом Грабовского? Что за мистика?

На этот раз колокольчик в руке Клемана зазвенел. На пороге, нагнувшись, чтобы не задеть дверной косяк, появился Поль.

– Повара ко мне! – скомандовал Клеман.

Когда тот вошёл, барон, развалившись на стуле, выждал паузу, поглядывая то на Ярцева, то на повара Збышека, того самого, из дома Грабовского. На лице повара был нескрываемый испуг: в подобных заведениях с решётками на окнах он ещё не бывал. В отличие от него лицо Ярцева ничего не выражало.