мысли, чтоб двоюродный брат его простер свою жестокость до убийства родного дяди, и потому мог поверить или самоубийству отца, или насилию со стороны тюремной стражи – и затем обвинять Ягайлу только в том, что он «погубил» отца арестом.

Коварный Ягайло ловко сумел скрыть свое преступление и больше ничего. Недаром он не верил в самоубийство Кейстута.

Между тем все народные предания, легенды и песни безусловно обвиняют Ягайлу в убийстве любимого князя.

Те же легенды совершенно противоречат мнимому утоплению Бируты, о чем Виганд, этот «личный свидетель», заявляет как о факте совершившемся. Если бы Бирута погибла таким мученическим образом, то этим были бы переполнены все литовские песни, посвященные ей, и могила ее во времена христианства была бы чтима как могила мученицы.

Между тем народ, по свидетельству Стрыйковского – как было сказано в статье «Праурима», – считает Бируту за ее добродетели только святою; а Нарбутт (ч. I, с. 88) говорит, что ни Ягайло, ни Витольд из уважения к княгине не могли склонить ее к принятию христианства и потому она оставалась в язычестве до смерти.

Новое доказательство, что Бирута не была утоплена и что Виганду верить не следует.

Но все эти источники еще мало бросают света на занимающий нас вопрос. Привожу новую серию их.

В составленном виленским статистическим комитетом сочинении (сделавшемся ныне библиографическою редкостью) «Черты из истории и жизни литовского народа» (Вильна, 1854), на с. 26, со ссылкою также на Voigt. Hist. Pr. V, 372, говорится:

«Вместе с Кейстутом умерщвлен был и верный слуга его, молодой русин Григорий Омулич (?), решившийся защищать (?) своего князя. В Польше старались не верить этому коварному и жестокому поступку Ягайлы; но факт этот не подлежать никакому сомнению. Не только Кейстут был умерщвлен по приказанию Ягайлы, но он истребил даже весь род жены Кейстута Бируты. Дядя ее Видымунд и внук (?) Бутрит были посажены на кол (?), другие казнены и имения их конфискованы. Бирута была осуждена на утопление (?), но неизвестно каким образом избежала смерти. Она жила в Бресте, Полангене и других местах. Умерла в 1416 году. Народ чтил ее как богиню и создал под ее именем особого идола» (?).

Однако же ни об Омуличе, ни о вутриме, ни об «особом идоле» Бируты не упоминают польские источники. Сомнительно, чтобы Омулич был убит в кревской темнице вместе с Кейстутом. Сколько известно, Кейстут и сын его Витольд заключены в тюрьмы одни, без слуг и последние ни в каком случае не могли быть допущены к узникам, охраняемым с особенною строгостью. Убивать же Омулича одновременно с Кейстутом не было расчета уже потому, что Ягайло имел в виду приписать смерть дяди самоубийству, чему никто не дал бы веры, так как труп Омулича был бы фактическим доказательством преступления.

Вероятно, Омулич, и Бутрим погибли во время кровавой тризны, справленной Ягайлой в память Войтыллы.

Профессор Новороссийского университета Смирнов в книге «Ягелло – Яков – Владислав» на с. 84 говорит об этом же предмете следующее:

Достигнув изменою торжества над дядею, Ягелло поступил с ним крайне жестоко, как видно, забыв кроткое обращение с ним Кейстута в то время, когда сам был в его руках. С лишком 80-летний старец, близкий родственник, посадивший Ягеллу на виленском престоле, был закован в тяжелые цепи, отвезен в кревский замок и там брошен в темное и смрадное подземелье. Четыре ночи провел он в Креве, а на пятую, как говорит летописец, удавили его коморники (тюремщики) Ягайловы: Проша, Мостер брат, Кучион и Лисица Жибентай» (Нарбутт. «Pomniki do dziejów Litwy», 26).

Итак, убийцами Кейстута были приближенные Ягеллы, и, конечно, нельзя думать, что они совершили преступление без его воли. Согласное свидетельство источников не оставляет ни малейшего сомнения насчет виновности Ягеллы в насильственной смерти дяди, тем более что умерщвление Кейстута было только первым насилием, за которым последовали другие, совершенные по его приказанию. Неизвестно, какому преследованию подверглась Бирута; современные слухи, сохраненные летописцами (Виганд, с. 274), говорили даже об ее утоплении, что, очевидно, неверно, так как она умерла несравненно позднее (Нарбутт, V, 301). Зато ее дядя, почтенный старик Видымунд, пользовавшейся большим уважением на Жмуди, был колесован (а не посажен на кол!), а жена его выгнана из всех его имений (Летописец Даниловича, 38; Нарбутт. «Pomniki do dziejów Litwy», 26 и Стрыйк., 11, 66). Такой же участи подверглись многие знатные жмудины, виновные только в том, что приходились сродни Бируте и чрез нее Кейстуту. (Не об этих ли ста обезглавленные старцах и ста сожженных юношах поет Крашевский?) Попытка оправдать Ягеллу в этом случае невозможна; желание облегчить его виновность совершенно напрасно, потому что едва ли можно извинить преступника слабостью его характера? Но тем не менее мы замечаем подобное желание в Нарбутте. Он как будто ставит в заслугу Ягелле то отвращение, которое он почувствовал со времени убийства к главному его виновнику Пропиту или Проре, и которого с тех пор он не хотел видеть. (Не упреки ли совести проявлялись в этом?) Хотя в наших глазах подобное обстоятельство нисколько не уменьшает виновности Ягеллы, но мы приводим его только потому, что нам известны факты, в ином свете выставляющие отношения великого князя к убийцам Кейстута; так, в 1409 году Ягелло пожаловал Науэнпилле (где прежде находился Новогрудок-Литовский) Лиску Жибинту, Lissko Żybinta – тот же Лисица Жибентай, который основал здесь поселение и назвал его по своему имени, Лишковым. Мы, конечно, не могли оставить без внимания огромного сходства в этом имени с именем одного из убийц, и если оба они принадлежат одному и тому же лицу, то едва ли можно извлечь что-нибудь хорошее для Ягеллы из отвращения, которое он чувствовал к одному убийце, и награды, которую дал другому (Monumenta varia de lonis (?) diversis et personis (?) a Solomone Risinio caposita, Lubecae od Chronum in Litwania. 1823. Editio posterior, in officina Petri Plasii. См. «Pornn.