чудо»[544]. Лидер белуджей Гхаус Бахш Бизенджо утверждал, что у белуджского народа «есть собственная культура, такая же как у Афганистана и Ирана, и если из того, что мы мусульмане, следует, что мы должны объединиться с Пакистаном, то тогда Афганистан и Иран также должны с ним объединиться… Они говорят, что мы должны присоединиться к Пакистану по экономическим причинам. Однако у нас есть полезные ископаемые, у нас есть нефть и порты. Спрашивается, что было бы без нас с Пакистаном?»[545]

Руководствуясь своими мечтаниями, Джинна привязал границу к низменностям, на манер уродливого тазобедренного сустава, но демократические выборы 7 декабря 1970 года давали надежду на спасение живой половины этого чудища. Результаты всеобщих выборов, на которых победила бангладешская партия «Лига Авами» («Народная лига»), хорошо известны, но часто забывают о выборах в Белуджистане и в Северо-Западной пограничной провинции (СЗПП). Пакистанская народная партия (ПНП), которой руководил Зульфикар Али Бхутто, получила большинство в Пенджабе и в Синде, но в Белуджистане и в СЗПП возобладала Национальная партия Авами (НПА, фракция Вали-хана) — левая пуштунская националистическая партия, которая сформировала в этих провинциях коалиционные правительства без участия ПНП[546].

Как бы то ни было, общенациональные выборы привели к расчленению Пакистана, и это обстоятельство все изменило. В апреле 1971 года, когда пенджабские солдаты жестоко подавили волнения в Восточном Пакистане, индийский политический аналитик Кришнасвами Субраманьям утверждал, что Дели получил «шанс, какого больше не будет никогда»[547]. Подписание крупного советско-индийского стратегического соглашения в августе 1971 года только усилило напряженность. В декабре Индия вторглась в Восточный Пакистан и вынудила к сдаче 93 тысячи пакистанских солдат: это была самая большая капитуляция со времен Второй мировой войны. Индира Ганди объявила в индийском парламенте, что «отомстила за несколько веков унижения индусов со стороны мусульманских императоров и султанов»[548]. Пакистан, как считал его лидер Зульфикар Али Бхутто, «столкнулся с огромной военной угрозой со стороны Индии и Афганистана, вооруженных и поддерживаемых Советским Союзом»[549].

Пакистан в действительности далеко не являлся «воплощением самоопределения» победившего ислама; более того, ему, как проявлению «географического беспорядка», угрожал скорый конец. Угроза уничтожения извне усиливала угрозу расчленения изнутри. После того как первоначально назначенный Бхутто губернатор Белуджистана потерял доверие коалиции ПНП, весной 1972 года Бхутто раздал посты белуджийским активистам: Мир Гхаус Бахш Бизенджо стал губернатором, а Атаулла Менгал — главным министром этой провинции. Бхутто подчеркнул, что оба заслужили «благоволение президента» своим «стремлением к национальному единству»[550]. Однако летом 1972 года пакистанские СМИ сообщили о встрече белуджских и пуштунских сепаратистов в Лондоне. Осенью того же года Бизенджо запустил программу этноадминистративной индигенизации, в результате которой государственные служащие небелуджских национальностей были «репатриированы» и заменены белуджами. Один из белуджских коммунистов так объяснил происходящее восточногерманским дипломатам: Пакистан — это диктатура пенджабцев, оккупировавших земли белуджей[551]. Но «если белуджам и пуштунам были бы обеспечены равные права, как в Афганистане, и с господством пенджабцев было бы покончено, то исчез бы смысл пребывания Пенджаба в составе пакистанского государства, а левые в Пенджабе потребовали бы объединения с Индией»[552].

Такая внутренняя политика угрожала «совместному военному владению пенджабцев и пуштунов», лежавшему в основе пакистанского государства[553]. Как подчеркивал Ю. В. Ганковский, пакистанская армия предложила пенджабским и пуштунским «янычарам» возможность войти в число землевладельцев и сохранить привилегии кастовых групп, от которых отказались избиратели ПНП[554]. Шведский журналист левых взглядов Ян Мюрдаль показал, что армейская элита не сомневалась в том, что «проблему <Пуштунистана> можно решить с помощью танков и самолетов через завоевание Афганистана: аннексию Афганистана и Пуштунистана и постоянную оккупацию страны»[555].

Разумеется, Пакистан был не просто этнической диктатурой, и целью подавления пуштунского национализма являлось не подчинение Кабула, а сдерживание Дели. Чтобы победить в долгосрочном конфликте с Индией, Пакистану надо было по крайней мере не отставать, если не опережать ее в военных расходах. Но это была проблема величины абсолютной, а не соотносительной с доходами: только в 2013 году Пакистан достиг ВВП Индии 1980 года[556]. Кроме того, после сокрушительного поражения 1971 года стало ясно, что война на два фронта — против опиравшегося на Советский Союз Афганистана и против Индии — приведет к катастрофе. Контроль над суверенитетом пуштунов и белуджей был единственным способом компенсировать военную слабость. «Несмотря на все… союзы с Америкой», — пояснял советский дипломат Владимир Басов, — фундаментальные интересы Исламабада заключались в том, чтобы «Афганистан оказался сферой большого жизненного пространства самого Пакистана, чтобы это усиливало его в противоборстве, если надо, с Индией. Это так называемая тыловая база»[557].

Произошедший в феврале 1973 года инцидент заставил Исламабад довести эту позицию до логического завершения. Вечером 9 февраля полицейские в столице взяли штурмом иракское посольство, где обнаружили советское оружие, а также деньги, якобы предназначенные для белуджских мятежников. Бхутто отправил в отставку Бизенджо и Менгала, и пакистанская армия ввела в Белуджистан более 80 тысяч солдат[558]. Однако белуджийские партизаны, растворившиеся среди местных жителей, оказывали серьезное сопротивление правительственным войскам. К лету 1974 года партизаны перерезали магистральные автодороги и железную дорогу в Пенджаб, блокировав экспорт угля, и похитили пенджабских нефтяников в районе Марри. «Мы знали, — размышлял один бывший командующий армией, — что надо действовать очень решительно, иначе мы просто не смогли бы взять ситуацию под контроль». Вскоре американские вертолеты «Чинук» появились в больших количествах над ущельями и скалами, что позволило армии значительно продвинуться и вести снайперский огонь по белуджским боевикам[559]. Шах Ирана поставил 30 американских вертолетов «Хью Кобра», управляемых иранскими пилотами и вооруженных скорострельными (до 750 выстрелов в минуту) пулеметами[560].

И все же, если основной проблемой оставался суверенный статус бывшего колониального фронтира, то линия Дюранда не определяла всей стратегической логики происходившего в регионе. Афганский суверенитет, возникший когда-то как странная флуктуация в истории непомерно разросшейся Британской империи, теперь представлял собой фундаментальную угрозу для Пакистана. Пакистану нужно было воплотить стремление пуштунов к самоопределению, повсеместно поддерживаемое в XX веке левыми силами, в такие формы, чтобы оно не привело к созданию полноценного национального государства третьего мира. Исторически пакистанская армия справлялась с этой задачей тем, что ассимилировала или истребляла местных пуштунов, но уникальное наложение послевоенных норм суверенитета на границы, оставшиеся от колониального периода, сделало Афганистан совершенно особым объектом международного права. Линия Дюранда была «просто линией», но