земель, прошла впустую. Племена вырубили леса, превратив Пактию в пустыню и ускорив упадок этой провинции[529]. Более того, в течение десятилетия то, что еще оставалось от прежних лесов, сгорело. «Когда пришли русские, — рассказывал Хезельбарт, — они сожгли с помощью напалмовых бомб многое из посаженного нами. Партизаны прятались в наших зеленых насаждениях, так что пришлось все это сжечь». Вскоре лесное покрытие в пограничных землях исчезло полностью. «Все вывезли из Афганистана, — вспоминала одна из афганских женщин-активисток, — все, что было в земле, и все, что было в воздухе. Рубили деревья, чтобы увозить их в Карачи, и ловили птиц, чтобы продавать их на птичьих рынках в Саудовской Аравии»[530]. Сегодня Пактия может похвастаться совсем небольшим количеством лесов, да и те находятся в состоянии упадка. Данные, которые собирали немецкие лесоводы, разумеется, свидетельствуют о беспомощности социальных наук, но они же остаются невольной приметой времени, свидетельствующей о возрасте, разнообразии и красоте лесов, которые росли в Пактии в эпоху развития Афганистана — важнейшую эпоху, которая оказалась столь же хрупкой, как cedrus deodara.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Афганистан прошел головокружительный путь. После обретения независимости в 1919 году королевское правительство сделало страну коммерчески независимой от англо-индийских торговых связей. Благодаря обретенному суверенитету Афганистан выжил в имперском мире, но сделался барометром отношений между Великобританией, СССР и ФРГ. Однако в тот самый момент, когда Кабул, казалось, уже достиг своих целей, раздел Индии преобразовал Центральную Азию, сделав ее областью территориальных государств, где больше не работали принятые в межвоенную эпоху стратегии. Афганская персоязычная элита желала продолжать свою политику крайне медленной модернизации и привлечения иностранных субсидий, для чего ей пришлось превратить страну в площадку для экспериментов, основанных на представлениях иностранцев о путях экономического развития и о территориальном государстве. Единственным способом осуществления этого казалось приспособление старых британско-индийских концепций пуштунского национализма для целей государства, в котором правили персы. Такая политика представляла собой часть более широкой стратегии, в ходе которой затемнялась, объявлялась несущественной и игнорировалась суть Афганистана.

Этот план провалился, однако на помощь кабульскому правительству пришла холодная война. Явились ученые — специалисты в области социальных наук. Идеи, зародившиеся в пригородах Филадельфии, «сформировали» афганское государство. Созданные в московских лабораториях вакцины прививались афганским крестьянам американскими вакцинаторами. Афганистан оказался в плену различных заманчивых образов: немецкие леса, пустыни американского Юго-Запада, нефтяные вышки и мужчины-рабочие. Многим казалось, что возникает возможность создания единого для всех мира. В 1970 году молодая американка, занимавшаяся прививанием оспы в Афганистане в составе Корпуса Мира, написала родителям письмо, в котором рассказывала о молодом афганце, с которым у нее завязалась дружба и даже нечто большее, чем дружба: «Ахад стал очень важным для меня человеком в последние полгода, — писала она. — Надо сказать честно: он единственный, за кого я могла бы выйти замуж». Однако ее одолевали сомнения, и потому она перечеркнула последние слова и написала вместо этого: «…он единственный, за которого я хотела бы выйти замуж»[531].

Жизнь людей преобразилась. И все же обещанные социальными науками кардинальные перемены так и не произошли. Афганцы оказались окружены множеством привнесенных иностранцами примет современности, но лишь немногие из местных жителей видели улучшения в своей собственной жизни. Как сетовал один из тогдашних участников проекта развития, те афганцы, которые приезжали в Германию, переживали одну личную катастрофу за другой. Часто бывало так, что афганец «находил в Германии белокурую подругу, а затем старался либо остаться в ФРГ, либо увезти невесту домой и жениться. Однако рано или поздно брак летел ко всем чертям»[532]. Возвращавшиеся в Кабул желали служить только в качестве «белых воротничков — работать за письменным столом с телефоном, иметь слуг — и отказывались от любой „грязной работы“». Учительница русского языка в Мазари-Шарифе, устроившая в классе дискуссию об освоении космоса, с удивлением обнаружила, что ни один из школьников не хочет стать космонавтом. «Почему?» — спросила она. Из ответов она поняла, что проблема заключается не в том, что ученики не хотят становиться космонавтами вообще, а в том, что они хотели бы стать советскими космонавтами, поскольку Афганистан никогда не покорит космическое пространство; Афганистан — бедная страна[533]. Постколониальное национальное государство стало тюрьмой.

Боб Нэйтан размышлял над этой проблемой, ожидая рейса в аэропорту Кандагара. Это ожидание само по себе говорило о приближении небывалого будущего: возможность полетов на реактивных самолетах изменила первоначальные функции аэропорта, который строился для транзитных внутриазиатских рейсов. Нэйтан наблюдал за строительством современного терминала, которое «продвигалось вперед без надежды на завершение. Было ясно, что он останется приметой плохого планирования и дурного воплощения. Он будет стоить около 30 миллионов долларов и не оправдает этих затрат. Дело было в дурном политическом решении, которое обусловило нашу программу помощи на годы вперед»[534]. Нэйтан заключил, что у этой кандагарской аномалии есть только одна позитивная перспектива. «Говорят, что его превратят в военный аэродром. Неплохая идея: убрать его подальше с глаз гражданских. Это был действительно большой промах».

Эти слова оказались пророческими. Идея экономического развития Афганистана не оправдала себя. Для многих американцев крах войны во Вьетнаме развеял надежды на то, что с помощью открытых социальными науками истин можно приручить бывшие колонии. Время «модернизации» закончилось, настало время таких понятий, как «связи», «разрядка» и «доверие». Вашингтон делал главную ставку на Исламабад. Президент Никсон в 1970 году заявил: «Никто из хозяев Белого дома не относился так дружественно к Пакистану, как я»[535]. Но еще до прихода Никсона к власти расходы Америки на помощь Афганистану сократилась в процентном отношении к ВВП вдвое по сравнению с 1962 годом. Государственный департамент планировал закрыть посольство в Кабуле[536]. По мере того как Ostpolitik способствовала улучшению отношений Востока и Запада, ФРГ все меньше вмешивалась в сложные вопросы, касающиеся отдаленных стран третьего мира. В то же время советские советники неослабно осуществляли свои проекты в Афганистане.

Исламабад продолжал воспринимать Афганистан как потенциальную угрозу. Оазисы развития в долине реки Гильменд, в северных провинциях и в Пактии при ближайшем рассмотрении, возможно, оказывались миражами, однако в глазах пакистанских элит они составляли проблему. Настойчивое выдвижение Кабулом идеи «Пуштунистана» изменило отношение к линии Дюранда, а после того, как в результате Индо-пакистанской войны 1971 года Пакистан раскололся надвое, Исламабад стал считать установление лояльного себе режима