представленном посольством ФРГ в Кабуле в 1963 году, Афганистан в течение долгого времени требовал «освобождения» пуштунских территорий «для основания будущего нового государства Пуштунистан». Посольство скептически относилось к этой идее, указывая, что «было бы прискорбно, если бы это и без того сомнительное требование превратилось в нечто смехотворное, когда окажется, что Афганистан не способен контролировать и развивать свои пуштунские территории». Авторы доклада заключали: «Проблема Пактии — это не модная идея нескольких политиков, как это часто бывает в развивающихся странах, а скорее политическая и экономическая проблема огромной важности, решение которой определит судьбу значительных ресурсов»[506]. Более того, афганцы прямо просили Бонн взять на себя управление плановым развитием этого сельского региона[507]. Бонн должен был взяться за это не только ради поддержания своего престижа, но и для того, чтобы вытеснить из Пактии вложивших туда 18 миллионов долларов поляков и югославов.

Итак, снова холодная война и идея «Пуштунистана» выступали заодно. Помощь Восточного блока только усиливала панические страхи, что Кабул попытается изменить линию Дюранда. Внезапно оказалось, что немцы, еще даже не ответив на вопрос, нужна ли им вообще Пактия, уже объективно поддерживали политику «Пуштунистана». Повторялась знакомая нам схема. Афганистан, объясняли немцам афганцы, — это государство, в котором господствуют пуштуны, и потому он стремится помочь «своим» пуштунам. Но в то же время Афганистан был и несостоявшимся государством, которому угрожали полным развалом те же пуштуны. Афганские собеседники немцев снова вызывали призраков 1929 года, чтобы соединить два логически несовместимых, но практически важных тезиса. Если не заняться «научным» управлением лесным хозяйством, Пактия превратится в «лунную поверхность». Безработные лесорубы и козьи пастухи устроят «голодный поход полумиллиона пуштунских воинов на Кабул», и осуществится кошмар, который нужно было во что бы то ни стало «предотвратить»[508]. Предотвращение гнева мухаммадзаев на «диких» пуштунов-гильзаев и сознательного обращения этих страхов на иностранцев требовало новых вложений и большего участия специалистов. Кабул был вынужден преобразовывать находившуюся на грани экологического коллапса экономику региона, хотя правительство осознавало, что ни рынки, ни природа не сулят радужных перспектив. Приходилось разрушать сегодняшний пуштунский мир ради сохранения надежды на какой-то иной.

Вскоре идею территориального экономического пространства в сочетании с германской «надежностью» стали примерять к Пактии. В 1964 году Кабул создал Управление развития Пактии — аналог действовавшей на юге АДГ — Администрации долины Гильменда. Осенью того же года прибыла группа, которая должна была выяснить ситуацию, а два года спустя в столице провинции Хосте обосновались первые иностранные специалисты по сельскому хозяйству и лесоводству[509]. Большинство из них впоследствии приняли участие в Сельскохозяйственном проекте — программе, осуществлявшейся с 1966 по 1972 год и ставшей главной составляющей того, что стало известно как «Пактийский проект»[510]. Сельскохозяйственный проект предполагал участие нескольких сотен немецких экспертов и более 10 тысяч афганцев, выступавших в качестве наемных рабочих. В ходе его осуществления предполагалось построить оросительные каналы, попытаться остановить эрозию почв и внедрить новые методы ведения сельского хозяйства. На некоторых образцовых полях выделялись экспериментальные участки для определения того, какие комбинации удобрений и семян дают наибольший урожай. На открытых в Хосте специальных курсах крестьянам преподавали «начальные сведения» относительно водоразборных колонок, тракторов и используемых на Западе удобрений. Немецкая газета писала с гордостью: «В отдаленной провинции Пактия знахарство скоро перестанет приносить большой доход. Группа немецких специалистов по экономическому развитию из 15 человек начала систематическое обследование региона, и уже сегодня местное население предпочитает в случае болезни обращаться к немецкому врачу. Прежние старухи-знахарки с их причудливыми амулетами, корнями растений и костями животных скоро станут пережитком прошедшей эпохи»[511].

Ил. 5. Развитие, выставленное на всеобщее обозрение. Вывески на английском и пушту приветствуют посетителей выставки, устроенной Управлением развития Пактии. Конец 1960‐х годов (С разрешения Кристофа Хезельбарта)

Афганистан вновь оказался вовлечен в мировую систему научных знаний. В 1970 году Кристоф Хезельбарт, глава группы немецких советников, был приглашен в Университет Негева (город Беэр-Шева, Израиль), чтобы поучиться методам разведения лесов у израильских специалистов. Хезельбарт перенес этот новый опыт в Пактию, где, приняв во внимание засухи и перегрузку систем распределения водных ресурсов, основал программу «Продовольствие за лес». Немцы выдавали афганцам пайки в обмен на право использовать участки по 225–400 квадратных метров для посадки деревьев, а также за рытье ведущих к колодцам канавок, в которые высаживались саженцы. Во время ливней или наводнений вода стекала через эти укрепленные землей и камнями канавки в колодцы. Саженцы подрастали, и через пару лет специальные команды пересаживали деревья на новые места. «Поглядите на сегодняшнюю Пактию, — говорил Хезельбарт, — или на большую часть Афганистана. Вы увидите гигантскую пустыню — примерно так выглядел Израиль в шестидесятые годы. Но через пару лет после начала работ там все зазеленело»[512].

Однако Хезельбарт ничего не говорил о политической миссии, стоявшей за лесонасаждением. Его сравнение Афганистана с Израилем затемняло этически неоднозначную роль, которую сыграли леса в «новом развитии» Палестины после 1948 года. Еврейский Национальный фонд высадил лесные массивы на месте уничтоженных палестинских деревень, население которых было выслано за реку Иордан. Израильские учреждения дали еврейские названия выровненным бульдозерами местам. Израильский писатель А. Б. Иегошуа в рассказе 1963 года отразил эту моральную дилемму. Молодому израильскому разведчику поручено стеречь сосновый лес. В последний день его миссии пожилой араб сжигает этот лес. После пожара на земле становятся видны контуры разрушенной палестинской деревни — «в своих основных очертаниях, в виде абстрактного рисунка, как бывает со всем, что ушло в прошлое и похоронено»[513]. Иегошуа уловил явление, характерное не только для Израиля. Поскольку деревья были «зеленью», частью «окружающей среды», все труднее становилось рассматривать эти вечнозеленые хвойные деревья в качестве инструментов политической экологии.

Это был не единственный момент политической слепоты. «Вы не представляете, сколько времени это занимало», — рассказывал Хезельбарт, показывая фотографии крестьян-пуштунов, сидящих кружком. «Что бы мы ни предлагали: построить школу, посадить новый вид перца или кукурузы или любой другой овощ, — они поначалу все воспринимали в штыки. Потом они садились в кружок и начинали обсуждать это, часто часами, а мы просто стояли в стороне. Наконец, они подходили и извещали нас о своем решении, часто положительном». Хезельбарт показывал фотографии местных жителей, позировавших с огромными овощами. Быть volksnah («близко к людям») оказывалось сопряжено с риском. «Однажды мы попытались внедрить новый сорт