поскольку «возможность фактических (не только внутренних) пограничных и промежуточных зон была исключена из государствоцентричного понимания территории», у Исламабада не оставалось возможности нейтрализовать афганское государство как движущую силу самоопределения пуштунов[561]. Ирония заключалась в том, что афганское государство вовсе не было инструментом продвижения пуштунского господства, хотя об этом твердила мусахибанская элита и мечтали афганские коммунисты. Однако благодаря навязчивым попыткам подороже продать идею самоопределения колониальные метафоры смешивались с послевоенными ожиданиями национальной государственности и с пакистанским стратегическим мышлением, обретая собственную жизнь.

Бхутто нужно было найти способ превратить суверенитет из узды, сдерживавшей Пакистан, в тормоз для Советского Союза. Пакистанские дипломаты были уверены, что истинной целью Москвы являлось расширение СССР до Персидского залива, и «кратчайший путь», как они уверяли, лежал «через Пакистан»[562]. Указывая на неизбежность войны с Индией и Советским Союзом, они считали, что Афганистан и Пакистан фактически находились «в одной лодке». Бывший министр внутренних дел Насрулла Бабар уточнял: «Угроза с севера (со стороны СССР) направлена сегодня на Афганистан, а завтра на Пакистан. Угроза с юга (со стороны Индии), направлена сегодня на Пакистан, а завтра на Афганистан. Мы видим, что после 1971 года индийские стратеги рассматривают Пакистан и Афганистан в одном ряду, как свою ближайшую цель»[563]. С этой точки зрения для Пакистана имело больше смысла воевать в союзе с Афганистаном, чем против него. На практике это могло означать одно из двух: либо заменить Дауда своим марионеточным правительством и заставить его отбросить идею «Пуштунистана», либо заставить Дауда признать линию Дюранда. Размышляя о смене афганского режима, Пакистан все еще руководствовался предпосылкой государственного суверенитета как общей рамкой для политических решений. Смысл переворота заключался не в том, чтобы уничтожить или захватить Афганистан, а в том, чтобы устранить редкий казус межвоенной афганской деколонизации, поместив Афганистан в ряд гораздо менее привилегированных постколониальных национальных государств.

Однако внутриполитические события не дали осуществиться планам Бхутто. 8 февраля 1975 года террористы убили видного функционера ПНП в СЗПП. Через два дня после этого события Бхутто запретил Национальной партии Авами заниматься политической деятельностью и учредил так называемый Хайдарабадский трибунал для расследования ирредентистской деятельности НПА. Этот суд мобилизовал внутреннюю оппозицию против ПНП. Одновременно Дауд поставил условием для переговоров о «Пуштунистане» легализацию НПА и освобождение ее руководства[564]. Исламабаду была нужна новая стратегия. Летом 1975 года пакистанский Директорат межведомственной разведки (ISI/ИСИ) вооружил исламистских повстанцев из долины Панджшир, и те попытались произвести переворот в афганском государстве. Эта попытка имела обратный эффект, поскольку в результате противостояния со стороны афганской армии борьба зашла в тупик, а советские дипломаты усилили давление на Пакистан, чтобы тот уступил территорию Афганистану. Когда Исламабад отказался, советский посол зловеще провозгласил: «Теперь одному богу известно, что произойдет» и указал, что ни одно государство не может «добровольно согласиться на то, чтобы его собственный народ был разделен надвое»[565].

Но Советы ошиблись в прогнозах. Осенью 1975 года кабульские дипломаты, потрясенные попыткой переворота, «заявили о готовности к переговорам с <Пакистаном>, подтвердив, что у них нет никаких замыслов относительно <пакистанской> территории: они хотят только защитить пуштунов и белуджей»[566]. Тогдашний губернатор СЗПП вспоминал впоследствии: «Господин Бхутто в 1976 году убедил Дауда… В 1976 году Дауд признал линию Дюранда и захотел мира с Пакистаном»[567]. Летом 1976 года, даже после того, как Хайдарабадский трибунал вынес приговор обвиняемым, Дауд начал переговоры. Стратегия Бхутто сработала. Исламабад установил режим ограниченного суверенитета на своей границе и собирался обеспечить окончательное урегулирование, которое устранило бы угрозу вмешательства со стороны индо-советского альянса. Мотивы и цели Исламабада, возможно, были безумны, но средства оказались вполне пригодными и даже блестящими: точно так же как СССР в Европе смог закрепить границы завоеваний военного времени в рамках системы наибольшего территориального суверенитета, так и Пакистан сумел решить свои дилеммы эпохи холодной войны, преобразовав колониальную картографию с помощью преимуществ послевоенного национального государства.

Однако оставался вопрос: сможет ли Бхутто опередить события внутри страны, чтобы обеспечить свои внешнеполитические планы? Оппозиция против ПНП, объединившаяся после начала работы Хайдарабадского трибунала, готовилась к мартовским выборам 1977 года. Ведомая Бхутто ПНП одержала решительную победу, но затем последовали обвинения в фальсификациях, а когда премьер-министр арестовал лидеров оппозиции, уличные протесты усилились. Тем временем пакистанская военная верхушка — и в первую очередь ставленник Бхутто, пенджабский генерал Мухаммед Зия-уль-Хак, — планировала переворот. Вечером 4 июля 1977 года, отправив офицеров-лоялистов на некий «семинар» в безопасное место, Зия-уль-Хак приказал армейским подразделениям арестовать премьер-министра. Генерал распустил Национальное собрание и все провинциальные парламенты, приостановил действие Конституции и пообещал провести новые выборы. Бхутто вскоре был освобожден, но 3 сентября власти вновь арестовали его, на этот раз по сфабрикованным обвинениям в убийстве. После судебного фарса 18 марта 1978 года он был приговорен к смертной казни. Продолжительный апелляционный процесс не принес результата, и 4 апреля 1979 года Зульфикар Али Бхутто был повешен в центральной тюрьме Равалпинди.

Тело Бхутто было доставлено в его семейное имение в городе Ларкана, а Пакистан — этот посттерриториальный мусульманский Сион — остался все так же слабо защищен в территориальном отношении. Бхутто превратил Белуджистан и СЗПП в территории, где осуществлялось перманентное военное управление и где коммунисты, социалисты и секуляристы были легкой добычей для властей. Однако Исламабад не смог превратить Афганистан в аналогичную зону для жертвоприношений. До тех пор пока Афганистан оставался суверенным государством, у Пакистана не было возможности навсегда покончить с угрозой, которую тот представлял. Опора на послевоенный суверенитет и принуждение Кабула к признанию линии Дюранда было неплохой альтернативой, однако смертельная угроза, исходившая от индусской части населения, никуда не исчезла. Если бы не произошло серьезного кризиса, у Пакистана не нашлось бы средств для фундаментальной трансформации суверенитета афганского государства. Когда останки Бхутто опускали в могилу в мавзолее Гахри Худа Бакш, территориальное устройство планеты казалось столь же незыблемым, как имитация усыпальницы Великих Моголов, возвышающаяся над равнинами Синда.

АФГАНСКАЯ ВЕСНА?

События в Пакистане постоянно беспокоили кабульское руководство. Ирано-пакистанские военные операции в Белуджистане и запрет НПА выявили неспособность Кабула вывести «Пуштунистан» за рамки риторики радиопередач, превратить его в направляющую внешнюю политику идею. Министерство внутренних дел, которым руководили члены НДПА из фракции «Парчам», предотвратило две попытки государственного переворота: сначала ее предпринял Мохаммед Хашим