советская «финансовая поддержка, передача стрелкового оружия, минометов, средств связи, транспорта, боеприпасов». За этими заявлениями советские правители увидели красную черту — если она еще существовала. Разумеется, Исламабад и Вашингтон сразу предположили бы, что за авантюрами Кабула стоит Москва. Но могла ли Москва после тридцати лет массированной помощи Афганистану просто бросить его на произвол судьбы?

Ситуация выходила из-под контроля. В феврале 1979 года маоистские террористы похитили и убили американского посла в Афганистане. В марте в Герате вспыхнул мятеж, охвативший и местный гарнизон афганской армии. НДПА призвала Москву вмешаться, но Политбюро отказалось. Косыгин заявил: «Нельзя допускать того, чтобы дело выглядело таким образом, будто бы вы не смогли сами справиться со своими собственными проблемами и пригласили на помощь иностранные войска»[588]. Он оказался прав: афганские танки и десантники, хотя и с огромными жертвами, но вернули себе город. Как стало ясно после декабрьской встречи с Косыгиным, реальной проблемой была установка «Хальк» на воплощение идеи «Пуштунистана». Когда пакистанский белуджский активист Х. Низамани посетил Кабул, Амин прямо сказал ему, что «рано или поздно соседние пуштунские и белуджские районы Пакистана вернутся на „родину“»[589]. В публичных выступлениях Амин высказывал свои мечты об этническом пуштунском государстве, простирающемся «от Оксуса до Абасина» и «от гор Памира до пляжей Гвадара»[590]. Когда 3 марта 1979 года Политбюро ЦК НДПА издало указ, написанный только на пушту, опасения по поводу господства пуштунов приобрели самый серьезный характер. Амин заявил, что гений пуштунов сделал ленинский тезис о национальном самоопределении неуместным; стоит «Хальк» уничтожить класс феодалов — и несогласия народов разрешатся сами собой[591].

Амин знал, о чем говорил. В период с 12 апреля 1979 года по 28 ноября 1979 года в кабульской тюрьме Пули-Чархи под надуманными предлогами было убито не менее 4784 афганцев: большинству из них предъявляли обвинения в том, что они являются «ихвани» («братьями», то есть принадлежат к организации «Братья-мусульмане» Хекматияра и Раббани), но других бросили в тюрьму лишь за то, что они несли флаг с надписью «Аллах Акбар», или были бездомными, или оскорбили «великого вождя „Хальк“»[592]. Один бывший преподаватель Кабульского университета вспоминал, как всех заставляли смотреть телевизионную передачу с участием Тараки. Один из его коллег швырнул в телевизор ботинок, и политические комиссары объявили, что это изменник, которого надо казнить. Рассказчик был потрясен. Он пытался объяснить, что его товарищ всего лишь бросил ботинок в образ Тараки на экране. Однако охранники вытащили нарушителя во двор; затем послышался треск выстрелов и звук падения тела[593]. В то же время масштабы убийств НДПА показали ограничения, налагаемые государственными границами: среди жертв были уроженцы Ирана, «Пуштунистана» или «Свободной пограничной зоны», но большинство все же было гражданами Афганистана из соседних с Кабулом провинций. Несмотря на то что партия вытеснила многих афганцев с афганской территории, она руководила слабо институционализированным государством, которое с трудом проникало во внутренние районы за пределами Кабула, а тем более в «Пуштунистан».

Все это должны были поправить прибывающие в страну из СССР советники. Москва извлекла уроки из таких неудач, как сотрудничество с Гвинеей, и знала, что политический контроль имеет первостепенное значение[594]. А политический контроль — это было то, чем обладал и что продвигал Кабул. Советники хлынули в министерства новообразованной Демократической Республики Афганистан (ДРА). Они переписывали законы страны и направляли строительство инфраструктурных объектов, которых становилось все больше: газопроводы из Джаркудука и Ходжи-Гугердага в СССР; медеплавильные заводы; мосты, противооползневые сооружения вдоль Салангского туннеля, больницы[595]. Грузооборот между двумя странами вырос настолько, что на СССР приходилось 40 % общего товарооборота Афганистана; это в четыре раза превышало показатели торговли с ближайшим конкурентом — Японией[596].

Амин использовал советскую помощь для построения своей личной диктатуры. В сентябре 1979 года он настоял на том, чтобы Тараки представлял Афганистан на саммите Движения неприсоединения в Гаване. Сотрудники КГБ пытались, но не смогли отговорить «великого вождя „Хальк“» от этого перелета[597]. По пути с Кубы 10 сентября Тараки сделал остановку в Москве, и Брежнев во время встречи посоветовал ему сместить Амина. На следующий день, по прибытии в Кабул, Тараки попытался сделать это во время заседания Совета министров, однако потерпел поражение. На следующий день, 11 сентября, Амин фактически взял в свои руки власть. Во второй половине дня 14 сентября, после ряда напряженных стычек между Тараки и Амином, дело дошло до критической точки. Тараки пригласил Амина в президентский дворец для разговора, во время которого завязалась перестрелка: охранники Тараки безуспешно попытались застрелить Амина[598]. Те же неудачи поджидали и кабульский гарнизон, предпринявший попытку захвата ключевых точек в городе. Москва пустила в ход экстренный план похищения Амина и спасения Тараки, но было поздно: Тараки был изолирован и неделю спустя убит. На следующий день, 15 сентября, руководители КПСС получили телеграмму, в которой сообщалось, что Амин сменил Тараки на посту лидера Афганистана.

Амин понимал, что зашел в тупик, и искал возможности для резкого изменения политического курса. Он подчеркивал, что Тараки виновен в массовых убийствах. Он искал контактов с Пакистаном, пытаясь в начале декабря 1979 года встретиться на высшем уровне с Зия-уль-Хаком. К несчастью для себя, Амин связался также с американским поверенным в делах Дж. Брюсом Амстутцем. Москва, помнившая неудачи в Гвинее и Египте, не желала снова оказаться обманутой. В меморандуме от 29 октября члены Политбюро отмечали, что Вашингтон заигрывает с Кабулом, и намеревались «при наличии фактов, свидетельствующих о начале поворота X. Амина в антисоветском направлении, внести дополнительные предложения о мерах с нашей стороны»[599]. На заседании 8 декабря подчеркивалось, что дело не только в возможной потере Советским Союзом своего долговременного союзника, а в том, что в результате сотрудничества с Америкой Афганистан превратится в платформу для ракет «Першинг», станет источником урана для иракской и пакистанской ядерных программ, а также (что было не очень правдоподобно) будет способствовать интеграции советской Средней Азии и Кавказа в «Новую Великую османскую империю»[600]. Амин плохо усвоил уроки продвижения идеи «Пуштунистана», но произошедшая при нем перемена курса создавала для Афганистана угрозу даже бóльшую, чем его первоначальный фанатизм.

Высказывания Амина относительно разрядки международной напряженности не производили никакого впечатления на генералов в Равалпинди, давно пришедших к выводу о том, что Амин — советская марионетка и закоренелый националист. Тем не менее, даже несмотря на