Остаток дня я провела в кровати. Температура все росла. К семи вечера я почувствовала, что еще немного – и сгорю. Билл «измерил» мне температуру тыльной стороной ладони, а Боб произвел «осмотр» и заключил:

– Нет, ну если ты настаиваешь, можешь, конечно, сходить.

Боб не мог (или не хотел?) меня отвезти, у Билла на вечер был назначен ужин с журналистами… К счастью, в доме оказался Джимми, один из саперов Норвежского фонда, и у него была машина. Вместе с младшей он донес меня до машины.

Кто-то из наблюдавших за происходившим воскликнул:

– Она не улыбается! Клиа всегда улыбается! Ей сейчас реально плохо!

В ответ на это Боб раздраженно выпалил:

– Не-волнуйтесь-ребят-все-под-контролем-нормально-все-с-ней, – и закрыл собой дверной проход, чтобы коллеги не увидели «лишнего».

Мы отправились в госпиталь Норвежского фонда. Джимми старался вести машину как можно осторожнее, но каждый трамвайный рельс и каждая выбоина отзывались болью в животе. Принявший меня после недолгого ожидания врач быстро поставил диагноз: у нее лихорадка, может, грипп, а может, малярия. Обильное питье, полный покой как минимум в течение трех дней, а дальше посмотрим.

Болезнь буквально спасла меня. Я провела два дня в постели, ко мне приходили люди, которым я была небезразлична: Хосе Пабло, Дороти и Шуала Мартин, немного поработавшая с нами в морге, – некоторые приехали прямо с поля специально, чтобы проведать меня. И как только мне стало немного лучше, я снова взялась за дневник. Я снова знала, что больше всего на свете хочу закончить эту миссию.

Окрепнув достаточно, я вернулась в морг, а еще через три дня мы с Биллом отправились в Хорватию. Работа продвигалась медленно, потому что мы начали работать с телами из Нова-Касабы и нужно было понять, в каком порядке будет правильнее проводить вскрытия. Определившись с этим, мы приготовились было погрузиться в рабочую рутину, но тут к нам заявилась съемочная группа американского новостного канала «Ночная линия». Они сняли репортаж с Бобом, проводящим вскрытие, и нам пришлось ждать, прежде чем мы смогли перейти к другим телам. Это заняло больше времени, потому что в сюжете Боб делал все сам, без помощников: не было ни ассистента-прозектора, снимающего одежду, ни специалиста по вещдокам, упаковывающего пули в пакетики, ни антрополога, занимающегося исследованием и восстановлением черепа. Перерывы в съемочном процессе Боб неизменно использовал для приведения в порядок своей шевелюры.

В мой последний вечер в доме «Врачей за права человека» Ядренка снова плакала. Я предположила, что она боится, что ей теперь опять не будут платить вовремя, потому что Хосе Пабло решил отправить младшую в поле, а Билл и Боб, несмотря на все наши попытки донести до них эту информацию, даже не знали, кто такая Ядренка и как происходит оплата ее труда. Затем команда организовала прощальный ужин для троих коллег, покидающих Тузлу. Мы поужинали в любимом ресторане Билла, и тот вечер стал самым ярким событием недели. Я помню, как обсуждала с Джеффом, сколько прощальных ужинов у нас уже было на разных континентах, когда мы провожали других, а сами оставались, и как смеялась, вспомнив, как он сказал, провожая меня из Кигали: «Если мы увидимся уже через несколько дней в Боснии, значит, ты не обнимешь меня на прощанье?» Вечер завершился тостами за уезжающих.

Мои коллеги благодарили меня за то, что я сделала их жизнь в Тузле намного лучше, за мою улыбку, которая могла скрасить самый тяжелый день, за то, что я – лучший гонщик в команде. Это излияние чувств выглядело немного по-дурацки, но в нем была теплота. Самым важным для меня было знать, что я поменяла жизнь моих коллег в ходе этой миссии. Прошло время, прежде чем я поняла, что была практически полностью погружена в оргвопросы, в то же самое время не отдавая должное собственно судебно-медицинскому аспекту миссии и тому влиянию, которое наша работа могла оказать на общество вокруг нас. Миссии в Хорватии, к которой я собиралась присоединиться, суждено было качнуть маятник в другую сторону.

Часть четвертая

Хорватия

30 августа – 30 сентября 1996 года

Город Вуковар находится в Восточной Славонии, регионе Хорватии, который по реке Дунай граничит с Сербией. За провозглашением Хорватией независимости от Югославии последовала семимесячная война, во время которой Вуковар подвергался сильнейшим бомбардировкам. В течение трех месяцев силы Югославской народной армии непрерывно обстреливали Вуковар с Дуная. Все это время жители города прятались в подвалах, а хорватские национальные гвардейцы и нерегулярные формирования вели оборону города. Как и в случае боснийской Сребреницы, интенсивность боев за Вуковар определялась его географическим положением: Сербии необходим был контроль над Восточной Славонией, чтобы затем через Западную Славонию выйти к Посавинскому коридору. В случае установления сербского контроля над Посавинским коридором основная масса сербского населения западной Краины получала прямое сообщение с «Матерью Сербией» на востоке. Эти стратегически важные и поэтому спорные регионы в 1992 году стали Охраняемыми зонами Организации Объединенных Наций (UNPA). Благодаря прекращению огня и появлению этих охраняемых территорий в Хорватии стала возможна относительно мирная жизнь. К сожалению, уже в 1995 году хорватские войска вошли сначала в Западную Славонию, а затем и в Краину, вынудив десятки тысяч хорватских сербов мигрировать в Сербию.

Глава 14

Искатели живых

В Вуковар я ехала в белом ооновском «Лендкрузере», забросив рюкзак за заднее сиденье. За рулем был Билл Хаглунд, рядом с ним сидел Клинт Уильямсон, прокурор Трибунала по делу, над которым нам предстояло работать. Почти всю дорогу из Тузлы до Вуковара Клинт увлеченно рассказывал об осаде Вуковара и генезисе этого восточнославянского региона. Мне казалось, что я попала на урок истории. Клинт начал говорить о железнодорожном переезде, месте, где, по мнению большинства исследователей, началась война в Хорватии (там убили нескольких полицейских), и вдруг – тук-так, тук-так, это наша машина пересекла тот самый переезд. Асфальт, конечно, был разбит, но я не увидела никаких указаний на то, что война началась именно в этом месте. Однако это место осталось в моей памяти: мне оно показалось застывшим во времени.

Выглянув из окна машины, я подумала, что мое наблюдение верно: прошло пять лет, как Вуковар был сдан Югославской народной армии (ЮНА), а обувная фабрика в Борово по-прежнему стояла заброшенная и разбомбленная. До основания были разрушены и другие здания, розовый железнодорожный вокзал в стиле барокко еще хранил следы