Шрифт:
Закладка:
– Как нам…
– Возьмем и сделаем, – говорит она.
– Ты плавать умеешь? – спрашиваю я.
– А ты? Там будет неглубоко, вброд перейдем.
Я оглядываюсь, и домик уже совсем крошечный; из трубы поднимается тонкая струйка седого дыма, словно шпиль, а затем ветер ломает ее, и она тянется к облакам, к небесам под небольшим углом. Возвращаться уже поздно. Точка невозврата пройдена, а на моих сандалиях образовалась корка тяжелой грязи. У меня на груди лежит злая Хуонг. Так мы и застряли между молотом и наковальней.
– Давай остановимся на минуточку, – прошу я. – Малышка проголодалась. И у меня для тебя бутерброд есть.
Синти задыхается. Я не представляю, как она продолжает держаться, как находит в себе силы для этого после месяцев, проведенных под землей, согнувшись вдвое. Локти у нее острые, как бритвы, и я вижу голые участки кожи головы, где ее рыжие волосы либо выпали, либо вырваны клочьями.
– У свинарника остановимся, – возражает она. – Если остановимся сейчас, то все кончено. Остановимся, когда до свинарника доберемся. Дай мне бутерброд, а сама попробуй покормить дочку на ходу.
Я протягиваю ей бутерброд с нарезанным сыром и ветчиной, сама беру конфету и пытаюсь накормить Хуонг. Это борьба. С каждым шагом, который мы совершаем, – этой жалкой гонки на трех ногах без других участников, которая проходит на поверхности какой-то враждебной планеты, – бутылочка выскальзывает у нее изо рта или я чуть не падаю. У Хуонг постоянно течет из носа, а дыхание становится поверхностным. Моя больная лодыжка измазана грязью, а кости внутри нее скребутся друг о друга. У меня больше нет таблеток для лошадей. Ни одной. Я готовлюсь к воде. Льду? Как можно перейти дамбу с ребенком и вывихнутой, изуродованной лодыжкой, в ноябре, в сандалиях сорок пятого размера? Как?
Но Хуонг расправляется со всей бутылочкой, а потом засыпает, и качка от наших бесконечных шагов погружает ее в мирную дремоту, сон свободы, надежды, семьи и радости. Ей снятся сны. Но это может быть слишком глубокий сон. Возможно. Мне хочется разбудить ее. Проверить ее. Синти доела свой бутерброд, и мы прибавляем шаг, приближаясь к амбару, а дамба, кажется, становится шире с каждым шагом. Из низкого ряда живой изгороди выскакивает заяц и мчится по этому неровному полю, словно мог бы бежать в три раза быстрее, если б захотел. На что это похоже? Мы втроем тащим себя, друг друга, по грязи, огибая края этих огромных безликих полей, его полей, а заяц просто решает уйти и уходит. Ну и как вам такое?
Синти спотыкается о выступ жесткой земли и увлекает меня за собой. Падая, я вижу, как крутится сарай. Наши ноги запутываются, и я падаю на правую лодыжку, кости не трещат, но сустав прогибается подо мной, как холодец. Когда я выпрямляюсь, осколки кости в суставе, если его вообще можно так назвать, скребут друг о друга, и я запрокидываю голову назад от вспыхивающей боли. Прищурившись, чувствую, как Хуонг просыпается. Я в агонии. Я не могу идти дальше. Я разбита.
– Прости, пожалуйста, – извиняется Синти. – Это я виновата, прости, пожалуйста.
Я не могу ей ответить. Я сосредотачиваюсь на том, чтобы не отрубиться, чтобы держаться в сознании. Сжимаю зубы, раздуваю ноздри, но у меня нет слез, которые я могла бы пожертвовать этой агонии.
Над головой пролетает самолет. Смотрю вверх и вижу, как он бесшумно проходит через небольшое облако и выходит с другой стороны. Спокойно и уверенно. Внутри полно людей, которые занимаются своими обычными делами. Я должна это помнить: там, в самолете, есть люди, которые летят из одного места в другое, скорее всего, сотни людей, и в один прекрасный день я могу стать одной из них.
Мы идем дальше.
Свинарник по-прежнему вдалеке; пейзаж обманывает нас, ровность полей – проклятие, иллюзия, жестокая игра. Но вот мы подходим к дамбе. Вода неподвижна. Дамба не очень большая, я бы сказала, метра четыре с половиной в поперечнике, или где-то три с половиной.
Вижу облака, отражающиеся в неподвижной воде, смотрю вниз на свои мокрые, покрытые грязью сандалии и молю небеса, чтобы мы благополучно перебрались через эту штуковину.
Глава 26
Синти помогает мне спуститься на берег.
Трава по обе стороны от серебристо-черной воды мертва. Желтая, как желчь. Мы карабкаемся вниз к кромке воды, и последние несколько футов я скольжу на спине. Прижимаю Хуонг к себе так крепко, что она вскрикивает, а я подношу ее к лицу – вода всего в нескольких дюймах от моих грязных сандалий – и целую.
– Мы уходим отсюда, – говорю я дочке. – Мы уходим, солнышко, и я позабочусь о нас обеих.
Синти тыкает пшеничной соломинкой в воду, чтобы проверить глубину, но соломка слишком вялая и всплывает на поверхность. Она смотрит вниз.
– Вроде неглубоко. – Она смахивает с лица свои сальные волосы, оставляя следы от ногтей на грязи за ушами. – По-моему, не очень глубоко. По-моему.
Я смотрю вдоль дамбы. Она такая же прямая, как магнитная полоска на обратной стороне кредитной карты. И такая же блестящая. Она заканчивается у моста, который теперь является нашим горизонтом, но я знаю, что дамба заканчивается за много-много миль отсюда, в сторону моря.
– Если я упаду… – начинаю я.
– Не упадешь, – обрывает Синти.
Я окунаю руку в воду, вожу ей, и отраженное небо искажается, закручивается и опускается на дно.
Вода ледяная. Она настолько неподвижна, что похожа не на воду, а на жидкий металл. На ее поверхности не жужжат насекомые, как это бывает летом. Вообще никаких живых существ.
Мы входим в воду.
Рука об руку нерешительно погружаемся в ледяную воду.
Дно близко, но оно мягкое. Оно обманывает нас. Я делаю шаг, выскальзываю из сандалии сорок пятого размера, поворачиваюсь и падаю в воду, подняв руки над головой. Хуонг корчится.
– Возьми ее, – вскрикиваю я, хватая ртом воздух, барахтаясь и сплевывая грязную воду.
Синти притягивает меня к себе, берет Хуонг, и малышка кричит еще громче.
– Никак не найду, потеряла, – говорю я.
– Сандалию?
– Пропала сандалия, – отвечаю я, стуча зубами и хватая ртом воздух.
Синти отдает мне Хуонг, и я стою, упираясь больной ногой в
