длинными рыжими волосами и большими глазами. Мальчишки загоняли ее в угол на игровой площадке, щипали, толкали и обзывались. Пытались повалить на землю.

– Это потому, что ты хорошенькая, – ответила Лили, которой было двенадцать, на жалобу Бет. – Привыкай.

– Быть девочкой – отвратительно, – сказала Бет, швыряя свою любимую куклу на пол. Год назад она убрала в коробку большую часть своих кукол, но эту оставила, потому что очень любила. Теперь она от нее избавится. – Ненавижу. Быть девочкой – это ужасно.

Лили посмотрела на нее с тем равнодушием, которое иногда появлялось в ее глазах. Как будто не чувствовала ровным счетом ничего: ни радости, ни печали – вообще ничего.

– Быть девочкой – лучше всего, – ответила она, – никто никогда не поверит, что ты сделала что-то плохое. Всем кажется, что ты ни на что не способна, а значит, можно делать все что угодно. Я тебе покажу.

Той ночью они выскользнули из дома и пошли в школу; снег скрипел под их ботинками. Школьным мелком Бет они написали ругательства на стене школы – слова, которые Бет знала, но никогда не произносила вслух. Они написали их большими неровными буквами, чтобы не было похоже на аккуратный девчоночий почерк. Вернувшись в школу после каникул, Бет обнаружила, что всех мальчиков спрашивали насчет ругательств на стене, и у двух из-за этого случились неприятности. Девочкам вопросов никто не задавал.

Бет чувствовала некоторую неловкость. Но она знала, что сказала бы Лили: поделом им – нечего было к ней приставать. Лили оказалась права. Ее уроки Бет усваивала быстро.

В то Рождество, когда Бет было двенадцать, а Лили четырнадцать, Мариана осталась дома. Они играли в «Змеи и лестницы», игру, из которой девочки давно выросли. Мариана пила, и под конец игры язык у нее заплетался. Потом она, пьяная, улеглась на диван. Девочки помогли ей подняться наверх, уложили в кровать, и она мгновенно заснула.

В полутемной спальне, в окно которой стучал дождь со снегом, Лили смотрела на Мариану, раскинувшуюся на подушках. А Бет тем временем разглядывала лицо и глаза Лили. Нос и подбородок в точности как у Марианы.

В глубине души она всегда это знала. Даже когда не понимала, откуда берутся дети, когда не осознавала сложных и враждебных отношений родителей. Бет и теперь не понимала всего, но о многом догадалась.

– Твои родители не умерли, правда? – Бет говорила тихо, чтобы не разбудить Мариану.

– Нет. – Лили не поднимала глаз. – Не умерли. Твоя мать тебе соврала.

– Наша мать.

Эти слова нависли над ними обеими, такие важные, меняющие все. Бет едва сдерживала переполнявшие ее чувства: волнение, страх, вину, стыд. Но потом Лили посмотрела на нее, и Бет не увидела в ее глазах ничего. Опять все тот же пустой, ничего не выражающий взгляд.

– Она не хотела, чтобы ты знала, – сказала Лили. – Она привозит меня сюда каждое Рождество, потому что не может примириться с тем, что меня бросила. Это для нее невыносимо. И она привозит меня снова и снова.

– А мой отец? – Бет с трудом выговорила эти слова.

– Мне он не отец, – бесстрастно ответила Лили. – Кто мой, я не знаю. Не знаю, где он. Скорее всего, он жив. Не знаю, что произошло между ними и почему. Но собираюсь выяснить.

– Может, она когда-нибудь нам расскажет, – предположила Бет.

Но, посмотрев на женщину с разметавшимися по подушке волосами, обе поняли, что на это можно не надеяться. Мариана так глубоко спрятала воспоминания о случившемся, что, возможно, заставила себя забыть о них.

– Она не его. – Лили имела в виду Джулиана. – Она моя.

Нет, моя, подумала Бет. Я настоящая дочь, которую она родила после замужества, я – хорошая девочка. Сладкая. Но она уже понимала, что проиграла эту битву. Вне всякого сомнения, Мариана принадлежала не Бет. А горькой девочке, той, которую не съедят.

– Что будем делать? – спросила она Лили, единоутробную сестру, не кузину и не дочь подруги, как теперь называла ее Мариана в разговорах со взрослыми. Если кто-то из взрослых и подозревал правду, они были слишком вежливы, чтобы об этом говорить. – По-прежнему не подавать вида, что знаем?

Лили протянула руку и провела пальцем по лицу Марианы. Бет подавила желание отбросить ее руку, запретить Лили прикасаться к ее матери.

– Сейчас это не имеет значения, – ответила Лили. – Я намерена добиться того, чего хочу. Всего, чего хочу.

– А чего ты хочешь?

Жить здесь? Быть настоящей дочерью? Бет не знала, возможно ли это и входит ли в планы Лили. Ведь тогда придется делить дом с Джулианом.

– Много чего. – Лили оглянулась. – Например, этот дом.

Бет понятия не имела, каким образом четырнадцатилетняя Лили может получить их дом, но не стала об этом говорить.

– Я его ненавижу.

– Это потому, что ты его не понимаешь.

– Он уродливый.

– Чудовище, которого не должно было существовать, – сказала Лили. – И он об этом знает. В точности как я.

– Ты не можешь владеть домом, – осторожно возразила Бет, не желая злить сестру. – Ты слишком маленькая.

– Это пройдет. – Лили посмотрела на Бет. По-настоящему, впервые за долгое время. – А чего хочешь ты?

Я хочу, чтобы ты отстала от моей матери, подумала она. Чтобы ты уехала и больше не возвращалась. На самом деле нет. Бет просто боялась. Без Лили ей станет совсем одиноко и неуютно.

Ей нужна Лили, как нужны Джулиан и Мариана. Бет нужно прожить следующий день, следующий год, и для этого ей нужны все трое. Но больше всего Лили.

Поэтому она сказала единственное, что могло сработать, единственное, на что поддастся ее единоутробная сестра. Что привлечет Лили на ее сторону.

– Я хочу быть такой, как ты, – сказала она.

Долю секунды она сомневалась, что Лили ей поверила. А потом сестра улыбнулась.

Глава 30

Декабрь 1968

БЕТ

Когда Бет было четырнадцать, Лили явилась на Рождество с кровоподтеком на виске и бледнеющими желто-зелеными синяками на скуле. Мариана сделала вид, что ничего не заметила, но поздно ночью девочки слышали, как мать плачет в спальне, а Джулиан уговаривает ее перестать. Это моя вина, говорила Мариана. Это все моя вина.

Лили не хотела это обсуждать, но Бет поняла: в доме приемных родителей что-то случилось. Синяки Лили вполне могла нарисовать, чтобы вызвать сочувствие, но эти были настоящими. В тот год она казалась необычно тихой, глаза были пусты, губы крепко сжаты.

Удивительно, но в тот год Джулиан остался на Рождество дома – впервые после появления в доме Лили. Возможно, вид Лили, в синяках и дурном настроении, доставлял ему удовольствие, как будто она проиграла раунд