— Как, — возмутился он, — наш подданный, и итальянцы не дают визы? Вы поедете со мной, и никто не посмеет вас тронуть.

Так счастливо удалось мне устранить последнее препятствие. От’езд наш был совсем сорганизован. Чтобы покончить с отделом Коминтерна, знакомлю вновь назначенного секретаря — т. Дору — со всеми делами и выдаю мандат. Стойкая, сильная, бодрая, Дора соответствовала своему назначению, но недолго работала на своем месте. Благодаря ее малоопытности (она была очень молода), ее скоро арестовали. Каким бесстрашным героем, рассказывают, держалась она во время предварительных мучений до смерти. Когда ее судили с другими молодыми товарищами под председательством деникинского генерала, она обратилась к судьям с речью:

— Вы — герои и дрожите от мысли, что скоро придет Красная армия и займет город; вы — герои, когда идет дело о расстреле меня и моих товарищей. Знайте: мы умрем, но наша идея непобедима. А вы уже побеждены. Через несколько дней наша Красная армия отмстит вам за нашу кровь.

Вот ее последнее письмо:

«Славные товарищи, я умираю честно, как честно прожила свою маленькую жизнь. Через 8 дней мне будет 22 года, а вечером меня расстреляют. Мне не жаль, что погибну так. Жаль, что мало мною сделано для революции. Только теперь я чувствую себя сознательной революционеркой и партийной работницей. Как вела я себя при аресте, при приговоре, вам расскажут мои товарищи. Мне говорят, что я была молодцом. Целую мою старенькую мамочку-товарища. Чувствую себя сознательной и не жалею о таком конце. Ведь я умираю, как честная коммунистка. Мы все, приговоренные, держим себя прилично, бодро. Сегодня читали в последний раз газету. Уже на Берислав, Перекоп наступают. Скоро, скоро вздохнет вся Украина и начнется живая, созидательная работа. Жаль, что не могу принять участие в ней. Ну, прощайте, будьте счастливы.

Дора Любарская»[18].

Армия была тогда в 125 верстах от города.

Русские белогвардейцы не могли нанести Доре смертельного удара, и только пьяные грузины зарубили ее.

25-го декабря на автомобиле отправляюсь на пароход. По протекции генерала, еду на роскошном пароходе, имея билет 1-го класса. Шпионы шныряют повсюду, осматривают пассажиров, проверяют паспорта. Здесь много русских купцов, фабрикантов, помещиков, которые уезжали за границу, зная, что Деникин недолго будет у власти, что большевики скоро придут.

Я не трогаюсь с места, читаю, внимательно прислушиваясь ко всему происходящему вокруг. Приближается какой-то шпик и начинает рассматривать меня, — очевидно, я показался ему подозрительным. Но вот подходит генерал, подает мне руку и начинает со мной разговаривать. Шпик после этого моментально исчезает. Обошлось и без проверки моего паспорта. Через несколько часов пароход отчалил от пристани, направляясь в Константинополь.

Впереди предстояла большая дорога, сопряженная с необычайными трудностями.

От’езд на подпольную работу

Находясь на пароходе в полной безопасности, мне как-то не верилось, что я так удачно вырвался из белогвардейских лап.

Беспокойные, тревожные мысли, однако, начинали точить мозг: далеко уезжаю я от моих дорогих друзей, жены и девочки; определят их настоящую фамилию — будут издеваться, расстреляют, а я и не буду знать об этом… Но другой голос говорил мне: «Ну, так что же, пусть расстреляют… Что значит их гибель перед гибелью тысячи красноармейцев, погибающих на фронте во имя великого дела, перед гибелью целой рати коммунистов, смело рвущихся в бой с контр-революцией. Ты остался жив и здоров, тебе удалось вырваться из хищных лап, и твой революционный долг теперь быть на посту, с честью выполнить свою работу. Не надо думать ни о близких, ни о друзьях, — перед тобой широкое, большое дело, только на него должны быть направлены все твои мысли, чувства и желания». Эти бодрые мысли не оставляли меня всю дорогу.

Снова далек я от самого себя, снова — маска, снова напряженность игры. Нужно все время показывать своему врагу, что я один из тех, которые ненавидят коммунистов, которые помогают рубить и расстреливать рабочих и крестьян, что я еду на Запад осквернить и оплевать Великую Русскую Революцию. Каждый шаг, каждое слово должны быть строго обдуманы, чтобы хитрый фабрикант и помещик не заметили, что я разыгрываю комедию, — и не на день, а на две недели. И только в каюте, огражденной от всех и всего четырьмя молчаливыми стенами, сбрасываю с себя маску, углубляюсь в самого себя. Сколько злобы и ненависти появляется тогда к этим «культурным» паразитам! Жалеешь, что «Чека» мало истребляла этих людей, которые не только ничего не давали нашему поколению, но разлагающей гнилью портили атмосферу, заражали других. Так одиноко просиживал я целые часы, обдумывая дальнейшую тактику обращения с людьми, с которыми ехал. Чувствуешь, что маска твоя только тогда будет сброшена окончательно, когда встретишь авангард пролетарской армии. Из каюты выхожу другим человеком: где нужно — бросаю улыбку, внимательно слушаю болтовню старого глупого генерала, становлюсь «своим человеком» в этой архибуржуазной публике… Фабриканты, помещики, адвокаты, консулы, послы, назначенные Деникиным, англичане, французы и проч., — все охотно беседовали со мной. Тема, большей частью одна: «Скоро ли разобьют большевиков и скоро ли будет взята Москва?». Большинство уверено, что большевики продержатся недолго. Только один англичанин, прекрасно говоривший по-русски, питерский фабрикант, доказывал противное: «Большевиков не так-то легко победить. Деникинская армия ничего не стоит. Только интервенция регулярных частей Антанты может ослабить Красную армию», — говорил он. Французский консул из Румынии был с ним согласен.

Меня все знали здесь, как журналиста-иностранца, долго жившего в России, и когда ко мне обращались с политическими вопросами, я старался лавировать и не соглашаться ни с тем, ни с другим мнением, а выставлял среднее.

Кстати, опишу моего генерала, которому я был многим обязан. Это был 60-летний старик. Стройная фигура, седые, как видно, подкрашенные усы, морщинистое, тщательно выбритое лицо, стеклянные мутные глаза, очевидно, от разврата и пьянства. Генеральская форма придает ему величественный вид: мундир блещет новизной, на груди много знаков «отличий», даже от Деникина есть какой-то орден. Но этот важный по внешности генерал был, в сущности, даже глупый, недалекий человек. При умелом подходе из него, как из лимона, можно было выжать все, что угодно. Немного нужно было употребить усилий, чтобы он меня полюбил. На палубе он ходил только со мной, только со мной по душе рассуждал о политике. Я ему доказывал, что большевики плохи, но Деникин еще хуже. Зная его большую осведомленность о всем происходившем в деникинской