Я не сразу понял, что это. На лужайке на четвереньках стояла обнажённая Бибиэна, а над ней нависал волосатый баск-садовник. Он раскачивался взад и вперёд, тяжело дыша, цепко сжимая бёдра мачехи в могучих, волосатых дланях. Широко открытые глаза Бибиэны горели безумным огнём, её прекрасное лицо искажала гримаса, а из груди вырывался тот самый звериный, утробный стон, похожий на рык, который и привлёк моё внимание…

Я несколько мгновений тупо глядел на происходящее, позабыв о всякой осторожности…

Этих мгновений хватило, чтобы меня заметили.

Взгляд Бибиэны вдруг скользнул по моему лицу, приобрёл осмысленность и налился злобой:

– Ах! Дрянной мальчишка! – вскрикнула она, пытаясь вырваться из лап баска. – Арратс! Хватай его!

Я отпрянул назад и бросился бежать, не разбирая дороги, рискуя наткнуться на ветки яблонь и выколоть себе глаза.

А вослед мне нёсся истошный вопль Бибиэны:

– Догони! Убей!..

Треск ломаемых веток и топот тяжёлых ног за спиной подстегнули меня.

Не помню, как я добежал до калитки в крепостной стене, как, сдвинув тяжёлый запор, выскользнул наружу и по пружинящей, шаткой доске перебежал через ров.

Здесь я перевёл дыхание. Первым побуждением моим было сбросить доску в ров и тем самым обезопасить себя, но это показалось мне трусостью, недостойной будущего рыцаря.

Только тут я вспомнил, что у меня в руках заряженный арбалет…

Кровь моего отчаянного предка Гифреда Волосатого взыграла во мне, пробудив решимость постоять за себя и за честь моего отца.

Широко расставив ноги для устойчивости, я поднял арбалет и изготовился к стрельбе.

Арратс разъярённым медведем вывалился из калитки и замедлил шаг, озираясь.

Запыхавшийся, в длинной рубахе, из-под которой торчали кривые и неожиданно тонкие для такого могучего торса ноги, он выглядел бы смешно, если бы не дикий оскал и большой садовый нож, зажатый в руке.

Увидев меня, баск издал воинственный клич своего племени и ринулся вперёд. Нас разделяло не более двух десятков шагов.

– Стой! – срывающимся голосом приказал я. – Стой, иначе умрёшь!

Но он уже вступил на доску, сразу прогнувшуюся под его тяжестью.

Я, почти не целясь, нажал на спусковой рычаг.

Глухо звякнула пружина спускового устройства. Выйдя из зацепа, щёлкнула тетива.

Болт вонзился баску прямо в кадык.

Арратс поперхнулся, выронив нож, схватился двумя руками за горло, точно желая вырвать стрелу. Кровь хлынула у него изо рта. Сделав ещё шаг, он покачнулся и тяжело рухнул в ров.

Вороны чёрной, гортанной стаей закружили над барбаканом.

5

Я стоял на краю рва и глядел на тёмную воду, в которой скрылось тело баска. Когда на поверхность с громким хлюпаньем вырвались пузыри воздуха, так, словно Арратс сделал свой последний выдох, до меня дошёл смысл произошедшего: я только что убил человека.

Все доводы разума, что этот подлый слуга хотел лишить меня жизни, что он, грязный простолюдин, только что прелюбодействовал с женой моего отца, своего сеньора, и уже по одному этому достоин смерти, моя душа принимать отказывалась. Она сжалась в комок, осознавая смертный грех, и точно окаменела, понимая, что никакими, даже самыми вескими причинами этот грех оправдать нельзя…

Конечно, мне уже приходилось убивать. Я даже гордился собой, когда мне удавалось сбить стрелой ворону на лету. Но подстрелить птицу – это совсем не то, что лишить жизни человека.

С детства я готовился стать рыцарем и, значит, убивать врагов, сражаться с равным тебе во время турнира – этого праздника мечей и копий, как пишут в рыцарских сагах, или сойтись с вооружённым до зубов неприятелем на поле брани. Это считалось доблестью. И совсем иное – в обычной жизни, взять и прикончить простого пеона или виллана, как ты его ни назови… Такое обыденное убийство никак не вязалось с представлениями о рыцарской чести и благородстве, которые я с младых ногтей в себе взращивал!

Но ещё ужасней было понимание того, что теперь мне неизбежно придётся совершить «убийство» иного рода – разрушить счастье моего отца, которого я искренне любил и почитал. Я осознавал, что горькая правда о той, кого он нежно называет «своей голубкой», сразит его в самое сердце.

При мысли об отце во мне вдруг вспыхнула ненависть к мачехе. Это ведь она, Бибиэна, повинна в случившемся! Эта проклятая ведьма (не зря же я сразу окрестил её так!) нарушила все заповеди, все семейные устои…

Греховная картина, которую я увидел на лужайке, вновь как наяву встала передо мной. Те непристойности, которые Бибиэна позволила себе с садовником, и с мужем-то делать непозволительно! Я читал в монастырской библиотеке наставления епископа Вормсского. Он ещё сто лет назад в своём «Декрете» налагал на всех слуг Божьих неукоснительную обязанность расспрашивать на исповеди у каждого женатого прихожанина, не совокуплялся ли он с супругой в положении наподобие собак. И если мирянин поступал вопреки запретам, то он должен был немедленно покаяться, а священнику следовало наложить на грешника епитимью в десять дней на хлебе и воде. Также «Декрет» запрещал близость с супругой перед родами или в воскресенье, требовал семи лет строгого покаяния для женщины, если она ведёт себя как похотливое животное и прибегает к запретным ласкам и ухищрениям, дабы муж благодаря дьявольским действиям больше её возжелал…

Какие могут быть ещё «ухищрения», я даже представить боялся. Моей стыдливости было довольно и того, что мачеха вытворяла с грязным баском!..

Но как об этом рассказать отцу? Какие найти слова, чтобы не разбить ему сердце? Бибиэна, конечно, станет всё отрицать, обвинит меня в наговоре и, что ещё хуже, скажет, что я сам домогался её! А что, если отец поверит ей? Она ведь будет права: я же испытывал к ней то самое complexion venerea – любовное переполнение, о котором предупреждал мудрый епископ Вормский…

Все эти мысли и чувства окончательно сбили меня с толку…

Ах, как я мечтал сейчас оказаться в Риполе, подальше от Бибиэны, от этого заполненного мутной водой рва, на дне которого лежит убитый мной баск! Тогда не пришлось бы испытывать судьбу и ничего не нужно было бы объяснять отцу, причиняя ему боль…

Я тяжело опустился на вывороченный из барбакана камень, обхватил голову руками и словно оцепенел, потеряв счёт времени.

Знакомый звук рога возвестил о возвращении отца. Он всегда трубил, приближаясь к замку.

Солнце клонилось к закату. Я поднялся с камня, заглянул в ров, боясь увидеть там всплывшее тело, закинул за спину арбалет и быстро пошёл, почти побежал в сторону главных ворот замка.

У подвесного моста я оказался, когда