Эти ветви тянутся к гигантской центральной фигуре – войдя в комнату, ее замечаешь не сразу, так как для этого нужно обернуться. Телом ей служит зияющий дверной проем, по бокам которого свешиваются складки светлого плаща или же опущенные крылья. Лицо скрывает покрывало, оставляя на виду лишь горящие белым огнем, окаймленные золотом глаза, гневно взирающие на посетителей.

«Пламенного меча в руках нет, – сообщают торопливые заметки в блокноте Сафи. – Но все равно, это Госпожа Полудня. Она, и никто другой».

Не помню точно, как долго мы находились в этой комнате. На видео можно расслышать изумленные, восторженные и совершенно непристойные восклицания, которые я непрестанно издавала. Хорошо еще, что Эйлин Лафрей осталась в саду со своей мамой. Всем прочим участникам группы, Акселю, Холли и Максу, давно уже надоело здесь торчать, однако уйти они не могли. Как объяснила Морейн, согласно правилам техники безопасности, гид должен держать всех туристов в поле зрения, так что передвигаться по дому мы можем только вместе. Наконец Морейн придумала верный ход, который моментально заставил нас Сафи продолжить путь.

– Кто хочет увидеть комнату Хайатта Уиткомба? – спросила она. – Кто хочет узнать его тайну? Поднимаемся наверх!

* * *

Так как всю вторую половину своей недолгой жизни единственный отпрыск Уиткомбов часто становился жертвой мучительных приступов, его комната, которую Морейн называла роскошным шкафом, находилась рядом с родительской спальней.

– Они хотели, чтобы ребенок был под боком, – пояснила она, пока мы осторожно поднимались по скрипучей лестнице. – Знали, что ему в любую минуту может понадобиться помощь. Поэтому они сняли в его комнате дверь и заменили ее занавеской. Мальчику было семь лет, но он по-прежнему спал в кроватке с сеткой, более того, у этой кроватки имелась крышка, которую они запирали каждую ночь, так как иногда Хайатт вставал во сне и бродил по дому. Разумеется, няне – ее звали Мора Заур, она приехала из Гадс Иар – было строго-настрого приказано не сводить с Хайатта глаз и следить за каждым его шагом. Кровать ее стояла здесь же. Родители надеялись, если мальчик каким-то образом сумеет выбраться из своей клетки, няня проснется и успеет его поймать.

Хайатт Уиткомб унаследовал художественный дар своей матери. Когда мальчик болел, а это случалось часто, он, лежа в своей кроватке, рисовал на длинных рулонах бумаги мягкими цветными мелками. До сей поры многие его рисунки хранятся в запасниках музея Кварри Аржент, а некоторые даже выставлены в зале. Родители, конечно, не догадывались, что Хайатт нашел способ выбраться из кроватки и улизнуть от няни.

– Эта каморка находится рядом с тем местом, где часть крыши соприкасается с внутренней стеной, возле одной из труб, – пояснила Морейн. – Если снять деревянную панель, можно попасть в лаз, который строители оставили, чтобы прочищать засоры в дымоходе. В несущих балках прорезаны ступени, по которым можно спуститься вниз, прямо к маленькой двери в задней части дома. Так вот, бедняжка Хайатт наверняка заметил, что одна из деревянных панелей плохо закреплена. А может, он сам ее сдвинул, когда бился во время одного из своих жутких приступов, и никто не обратил на это внимания. В общем, так или иначе, он отодрал панель, сбросил вниз и, чтобы скрыть отверстие, повесил на стену кучу своих рисунков. Теперь он мог выбираться из комнаты, когда ему угодно. Мальчики бывают очень изобретательны по части подобных хитростей, даже если они «особенные».

Лаз, обнаруженный после исчезновения Хайатта, оставался открытым и после того, как в комнате сына поселилась миссис Уиткомб (она перебралась туда через месяц после переезда мистера Уиткомба в Европу, и с тех пор никогда не спала в других комнатах). В 1925-м дом был опечатан. Ныне шахта забита паутиной и перекрыта на каждом этаже сеткой. Но, направив туда луч фонаря, можно убедиться, что она тянется с третьего этажа до первого. Ступеньки, которые использовал Хайатт, все еще видны, они вырезаны в толстых вертикальных балках, с течением времени дерево стало мягким и, возможно, скользким.

Если наклониться в шахту и подождать, пока глаза и камера привыкнут к темноте, можно увидеть, что стены ее покрыты грубыми, но вполне узнаваемыми рисунками, сделанными желтым, белым и зеленым мелом. Все они явно перекликаются с росписями, которыми миссис Уиткомб украсила стены столовой.

Если остаться в шахте надолго, рассказала Морейн, начинаешь чувствовать гнилостный запах; слабый, но едкий, он проникает в ноздри и жжет глаза. Как выяснилось, уловить его могут не все – Сафи, например, абсолютно ничего не ощутила и, если верить ее записям, я ничего не ощутила тоже. Но Аксель, Макс и Холли утверждали, что чувствуют запах – при этом никто из них не смог описать его и тем более установить источник. Как бы то ни было, минут через пять Холли заявила, что больше не может выносить этого запаха и ее тошнит. Аксель спустился вниз вместе с ней, Макс заявил, что хочет присоединиться к жене и дочери; на этот раз Морейн не пыталась их остановить.

Из записей Сафи явствует, что я спросила Морейн, какой именно рисунок или набор рисунков закрывал вход в шахту. Она ответила, что это были виды на лабиринт, сад и поле, которые открываются из окон столовой. Однако рисунки мелом, которые Хайатт сделал на стенах шахты, явно служили прототипами для сопровождаемого тенями шествия и гигантской центральной фигуры, изображенных в столовой; из этого следует, что миссис Уиткомб, скорее всего, создала свои муралы уже после исчезновения сына.

– Приглядитесь, и вы увидите множество совпадений, – заметила Морейн. – Скорее всего, они влияли друг на друга – ведь мальчик рос, наблюдая, как его мать беспрестанно рисует, и рисовать она начала задолго до его рождения. Возможно, после того, как Хайатт исчез, она воспроизвела его рисунки на стенах столовой в память о нем. Но между рисунками Хайатта и росписями, сделанными его матерью, – огромный путь.

На кадрах, запечатленных нашей камерой, можно рассмотреть изображение, которое Хайатт повторял чаще всего: женщина, закутанная в покрывало, от лица ее исходит сияние – в точности так, как у той, что его мать изобразила над главной дверью столовой. Не может не удивлять, что столь тревожный образ родился в воображении ребенка, которому еще не было восьми лет. Читая отзывы туристов о посещении Уксусного дома, я убедилась, что многие из них задают один и тот же вопрос (ответ никто из них не получил,