Шрифт:
Закладка:
Она – единственная правда.
Я не поднимала головы, я не могла это сделать, веки мои слиплись и я ничего не видела. Доктор сказал, я должна была ослепнуть, на всю жизнь остаться калекой. Но ничего этого со мной не произошло, и это настоящее чудо, а не сказка вроде той, что рассказывал отец. Чудо произошло, когда она меня коснулась, взяла за подбородок рукой, которая обжигала, как раскаленное железо. Своим взглядом она прожгла меня до кости, до самого нутра. Она пришла, и я увидела. Я вижу до сих пор.
Никто, кроме нее, не пришел на поле, ни в полдень, ни в полночь. Я знаю, она реальна, а всё остальное – нет. Всё остальное – ложь, выдумки, которые приходят в голову, если у тебя жар, веки слипаются, если ты слишком голоден, чтобы двигаться, и слишком измучен, чтобы молиться. Когда свет отражается в лезвии меча, как в зеркале, и воды нигде нет, и все голоса смолкли, кроме одного…
Ее голоса».
10
Согласно записям Сафи, мы договорились, что присоединимся к экскурсии, которую каждую субботу проводила по особняку Уиткомбов, называемому также «Уксусный дом», внештатная сотрудница музея по имени Вэл Морейн. Когда мы вышли из музея, Сафи забыла выключить камеру и таким образом записала обрывки нашего разговора.
Хьюсен: Ну и история. Просто дрожь пробирает.
Кернс: Что верно, то верно.
Хьюсен: А если серьезно, как вы считаете, это правда?
Кернс: Миссис Уиткомб, я так полагаю, не сомневалась, что говорит правду. Но тогда она была совсем ребенком… И только что пережила жуткое потрясение.
Хьюсен: Она была уверена, что видела Госпожу Полудня. И что Госпожа Полудня убила ее отца.
Кернс: Это не совсем так. Она ведь несколько раз повторила, что не могла открыть глаз, верно? И Тирни утверждает, когда девочку нашли, она была слепа. Значит…
Хьюсен: Значит, она ослепла после. Помните, в конце она говорит – «я увидела».
Кернс: Да, но мы не можем безоговорочно поверить ее словам… это было бы безумием, согласитесь? Думаю, она всего лишь вспомнила сказку, которую ей рассказывала бабушка. Сказку, которая запала ей в душу. Конечно, она видела Госпожу Полудня, но лишь в своем воображении. Иначе и быть не могло.
Хьюсен: Хорошо. Но что тогда произошло с ее отцом, если никакой Госпожи Полудня в реальности не было? Кто отрубил ему голову?
Кернс: Этого мы не знаем. И, полагаю, не узнаем никогда. Так или иначе, история на редкость занятная, верно?
Хьюсен: Более чем.
Кернс: Идеальная стратегия повествования. Весь мир будет умирать от любопытства, желая узнать… Вы что-то хотели сказать?
Хьюсен: Ничего.
Кернс: Не переживайте, Сафи, все эти люди умерли более ста лет назад, задолго до того, как мы с вами появились на свет. Задолго до того, как появились на свет мои родители. Кровавые истории возбуждают интерес.
Хьюсен: Вижу, вы просто счастливы. Тем, что нам удалось это выяснить. Найти причину, по которой она стала снимать такие фильмы.
Кернс: Ну, я почти уверена, что это не единственная причина. Тем не менее, не стану спорить, я очень довольна. Мы приехали сюда, чтобы собрать информацию именно такого рода. И я рада, что она оказалась интересной, а не скучной. А вы разве нет?
Хьюсен: Я тоже рада… наверное…
Кернс: Никаких наверное. Мы должны быть уверены в том, что делаем. Иначе придется вернуться домой с пустыми руками – без денег, без фильма, без книги. Вы этого хотите?
Хьюсен: Нет.
Кернс: Разумеется. Так есть у нас повод для радости?
Хьюсен: Да… мисс.
Кернс: Вот и отлично.
Несомненно, это мой голос – я слышу, как он произносит слова и фразы, те самые дурацкие фразы, к которым я всегда прибегаю, когда хочу чего-то добиться и при этом не желаю чувствовать себя виноватой. Голос Сафи я, конечно, тоже узнаю. Но… несмотря на все это, в памяти моей на месте этого разговора зияет дыра. Не помню, когда он был, не помню где. Пустота, и ничего больше.
По словам Саймона, в тот вечер я позвонила домой и разговаривала с ним довольно долго. Пыталась поговорить с Кларком или заставить его поговорить со мной, но он лишь прыгал на кровати. Выкрикивая строки какой-то песенки, которую Саймон никогда прежде не слышал. Он понятия не имел, где Кларк ее подхватил, но звучало это примерно так:
Наизнанку, вовнутрь
Начинается утро
Вовнутрь, наизнанку
Так свечу спозаранку
Задуй
– Боже, как громко он орет, – вздохнула я, и Саймон рассмеялся – по крайней мере он утверждал, что рассмеялся.
– С тех пор как ты уехала, он орет еще громче, чем прежде, – сообщил он. – Наверное, он все-таки скучает.
– Вряд ли, – фыркнула я.
– Да ладно, солнышко. Смотри на вещи позитивно.
– Я бы рада, но увы, позитивный взгляд и я – две вещи несовместные. Разве не так?
– Так. К сожалению.
Наизнанку, наизнанку
Постучи и повернись
Внутрь, внутрь, спозаранку
Встанет перед – отзовись
Когда я закончила разговор, мы с Сафи поужинали и легли спать. В ее заметках упоминается, что я жаловалась на ломоту в висках, связывая это со сменой атмосферного давления. Еще я болтала что-то про лица, которые якобы перемещаются на картинах в музее, и заявила с ухмылкой, что Сафи наверняка этого не заметила. Поздно ночью Сафи проснулась от моего крика – по ее словам, я выкрикивала что-то нечленораздельное. Когда она включила свет, я согнулась, закрыв глаза руками, словно свет причинял им боль. Сафи заметила, что я вся в поту. Она спросила, не заболела ли я, в ответ я отрицательно замотала головой.
– Может, все-таки стоит вызвать врача?
– Нет! Это все ерунда. Ложитесь спать.
Уснуть Сафи не смогла, в чем нет ничего удивительного. Остаток ночи она провела, составляя перечень того, что нам удалось узнать и сделать. Наконец, взошло солнце, и я проснулась по-настоящему, явно позабыв о ночном происшествии.
В тот день, 23 октября, экскурсия в Уксусный дом (чуть ли не последняя экскурсия сезона), как обычно, началась ровно в 11 часов со встречи в пабе на главной площади Кварри Аржент. Паб этот принадлежал Стиви, мужу Вэл Морейн.
