— Да-да, милая! Совсем я вас заговорила, детонька. Вам же завтра на свою кинофабрику отправляться. Юрик, отвези-ка Юленьку домой.

«Господи ты Боже мой — ну как в нее не влюбиться? Тут от одной «кинофабрики» с ума сойти можно!» В прихожей, надевая сапоги, Юля боковым зрением увидела, как Мария Афанасьевна торопливо перекрестила сзади их спины. Она сразу же опустила глаза, словно подсмотрела нечаянно чью-то чужую тайну, что-то очень личное, интимное даже, не допускающее постороннего взгляда.

— Приходите еще, детонька. Приходите вместе или одна. Я всегда вам буду искренне рада.

— Спокойной ночи, Марья Афанасьевна! — Прощальный поцелуй в щеку. — Я обязательно к вам приду. Честное слово!

— Доброй ночи, баушк! Спасибо тебе еще раз за вкусности твои. Ты у меня самая лучшая на свете!

Старушка тихо засияла, а Юля дала себе клятву ее навещать. Это было нетрудно: она прикипела к старой женщине всей душой.

В машине молчали. Зачем слова? Да и что они? Так, паутина, затягивающая в свои сети истину. «Я его люблю, — четко поняла вдруг Юля. — Я без него не смогу жить. А как же мне тогда жить?»

Ключ она вставляла в дверь очень медленно. Юрий стоял рядом, дожидаясь, когда хозяйка откроет дверь и войдет в квартиру. И тогда он пожелает ей доброй ночи, развернется и уйдет. Да разве это возможно?! Наконец ключ повернулся, и дверь открылась.

— Доброй ночи, Рыжик!

— Подожди, — тихо сказала она. — Юра, я хочу, чтобы ты вошел вместе со мной. — И добавила для ясности: — В эту дверь.

— Ты правда этого хочешь? — ласково спросил серьезный голос.

Она молча кивнула и посмотрела на него снизу вверх…

Они стояли в комнате, освещаемой маленьким оранжевым бра, и он медленно снимал с нее одежду, не отрывая черных глаз от синих. Юлю чуть знобило.

— Боже мой, какая ты красивая! — прошептал он.

Нежные пальцы бережно, очень осторожно коснулись ее шеи, погладили маленькую впадинку с едва заметной пульсирующей жилкой, скользнули по хрупким плечам и замерли на обнаженных упругих холмиках. Он почти священнодействовал, прикасаясь горячими губами к ее прохладной коже. Розовые нежные соски, словно набухшие бутоны, раскрывались под его ласковым жарким языком. Юля непроизвольно застонала и запрокинула голову, рыжая грива разметалась по плечам.

— Боже мой, как ты прекрасна! — Он повторил эту фразу, как молитву, быстро скинул с себя ненужную одежду, легко подхватил ее на руки и бережно опустил на диван.

Рядом с Юлей вытянулось молодое, сильное мужское тело — горячее, льнущее, зовущее к себе. «Господи ты Боже мой, но ведь я ничего не умею!» — испугалась она.

— Я ничего не умею, — шепнула в ухо над собой.

Он на мгновение замер, потом стал на колени и благоговейно — словно выполнял некий священный обряд — обвел жаркими дрожащими ладонями волнистый контур хрупкой точеной фигурки, сияющей в золотистом свете ночника.

— Боже, как ты прекрасна, любимая! — шептал он, как заклинание.

Жар его ладоней и шепота перекинулся на нее. Юля ощущала себя пылающим факелом из кожи и нервов — ни рук, ни ног, ни лица — одно сплошное синее пламя, в центре которого гулко бьется чудом уцелевшее сердце. Он склонился над ней:

— Я люблю тебя, Юлька!

Черный и синий цвета обжигали друг друга.

— Я люблю тебя, — выдохнула она и, не выдержав слепящего блеска, закрыла глаза.

Его нежные губы покрывали легкими частыми поцелуями лицо, шею, грудь, живот, бедра, радостно открывая для себя каждую клеточку ее изнывающего тела, — и торжествующе приникли к полураскрытым губам. Внезапно Юлю пронзила острая боль, и она замерла в его руках.

— Я люблю тебя, Рыжик!

Жаркий шепот пересилил мгновенную боль, и она окончательно растворилась в этой огненной лаве, поглотившей их обоих. Ее, Юлии Батмановой, больше не существовало — она перетекла в другую плоть, покачиваясь на мягких ритмичных волнах.

Жизнь и Природа пели им — двоим — вечный, страстный, торжествующий гимн Любви.

Глава 16

26 октября, 1982 год

— В центре Москвы есть одно местечко — тихий маленький переулок, где стоит старинный особняк конца восемнадцатого века. В свое время он принадлежал какому-то князю, фавориту Павла Первого, сейчас уже не помню его фамилию. После революции этот особняк превратили в одну огромную общую квартиру для гегемона. Наследников, естественно, выперли. Или они сами сбежали от большевиков — не важно. А, вспомнил! Там еще внизу, на первом этаже, пельменная была. Очень вкусные пельмени, между прочим. Мы после лекций частенько с ребятами туда забегали.

— Катечка, не отвлекайся, милый!

— Так вот, я сам, лично, читая показания женщины, проживающей в одной из тамошних коммуналок, о том, что ее муж, простой советский инженер, через окошко спокойно махнул в девятнадцатый век. А жил ее муженек, между прочим, то ли в шестьдесят шестом, то ли шестьдесят седьмом году — не помню точно — двадцатого века. Наш современник, можно сказать. — Аркаша небрежно развернул пачку печенья и протянул Ларисе:

— Угощайся.

— Спасибо, — она машинально взяла одно. — Как это «махнул через окошко в девятнадцатый век»? Из двадцатого? Ты шутишь, Аркаша?

— Ничуть! — Кашечка невозмутимо потягивала горячий душистый кофе.

— Нет-нет, Ларик, это правда! — утвердительно закивала Ташечка. — У нас в Москве действительно есть место, где можно перейти в другое время.

— Вы меня разыгрываете, ребята, — недоверчиво улыбнулась гостья и взяла в руки чашку с дымящимся кофе.

Кашечка с Ташечкой переглянулись.

— Кашечка, я думаю, ей можно сказать. — Ташечка выразительно посмотрела на мужа, невысокого, щупленького, овального брюнета, похожего на задумчивого юного таракана с аккуратными усиками.

Аркаша выдержал многозначительную паузу, eго торчащие усики забавно подергались, словно подталкивая хозяина: ну, давай же, не томи!

— Видишь ли, Лара, я ведь в свое время давал подписку о неразглашении тайны. Но если ты дашь мне честное слово…

— Аркаша, клянусь: никому и никогда! Честное слово, я умею хранить тайны.

— Умеет, я чувствую. А у меня чутье звериное, ты же знаешь, милый.

И Аркаша решился.

— Ташечка, можно еще кофейку? И если у нас есть молоко — с молоком, пожалуйста. Хорошо, Лара, я тебе расскажу. Но учти — это государственная тайна.

Лариса скрестила руки на груди и преданно посмотрела на Аркашу.

— Ларочка, а ты будешь еще кофе? — спросила ее хозяйка двухместного номера, где гостье предстояло узнать страшную тайну — государственную.

— Да, спасибо.

— Так вот, — начал Аркаша, — сразу после университета я попал по распределению переводчиком в МВД. И по работе имел доступ к архивам. А я, честно говоря, вообще люблю покопаться в архивах