Шрифт:
Закладка:
— Ой, Иван Степаныч, а вас же Костик повсюду разыскивает! — Батманова ловко перевела стрелки затихающего режиссерского гнева на помрежа Костю Ленточкина.
— Что еще стряслось?! — вскинулся опять Федяев.
— Не знаю, Иван Степаныч, — пожала плечами ассистент, — но, по-моему, он был чем-то озабочен.
— Ох, убьете вы меня своей бестолковостью, чувствую, близок конец мой! — Федяев помчался по коридору, бросив на ходу: — Встреть актеров! И чтоб без опозданий!
«Бедолага, — пожалела творца Юля, — каждый раз трясется перед съемкой, как мальчишка. У него все наоборот: актеры спокойны, а режиссер в падучей». Но правду сказать, таким его видит только она. С остальными-то Федяев — сама выдержка и спокойствие. Это перед Юлей, словно перед женой, он не считает нужным сдерживать свои эмоции, а с другими-то он меру знает. Но, если честно, на него нельзя обижаться. Во-первых, он к ней неровно дышит, а значит, больше открывается, во-вторых, здорово ценит ее профессионализм и обязательность. И поэтому к его припадкам она относится философски: созерцательно и отстраненно, без эмоций.
Однако бедный Ваня волновался не зря: съемочный день провалился с треском. Вины не было ничьей, разве если поискать концы среди недобросовестных поставщиков мясомолочной продукции. А случилось вот что. Голодный как волк Ермолов, примчавшись из театра на съемку, первым делом направился, конечно, в бар, заморить червячка.
— Не ел же ничего с восьми утра, на голодный желудок работать не могу. У меня ведь язва, ребята. Мне все время в себя подбрасывать что-то надо, — жаловался он, держась за живот.
Ну и подбросил пару-тройку бутербродов с ветчиной. «Кто же с язвой-то ветчину ест? Да еще сомнительного качества?» — изумлялась Юля, слушая несчастного актера. В общем, через пару часов у бедняги прихватило живот, да так, что о съемке не могло быть и речи. Это была катастрофа полная. Тем более обидно, что снимали как по маслу, почти без дублей. Ермолов был в ударе, героиня Тоже ему не уступала (умница-режиссер их прекрасно подготовил), а Егор, второкурсник ГИТИСа, был талантлив, да и старался вовсю. Персонажи троицы, собранные в кучу, впервые задумывались о том, почему разваливается их, такая благополучная с виду, семья: папа — известный хирург (с любовницей-медсестрой), мама — честный (?!) партработник и единственный обожаемый сын — десятиклассник, у которого завязывается роман с приходящей молоденькой домработницей. Каждый из них жил своей жизнью и был, в сущности, очень одинок, пытаясь подменить суррогатом живое тепло любимого человека. Стоя рядом с камерой, Федяев сиял от удовольствия, но старался свой восторг скрыть: преждевременная радость — плохая примета. Что вскоре и подтвердилось: съемка была сорвана. Скорчившегося от боли Ермолова усадили в машину и повезли домой. Естественно, в сопровождении Ассрежа, отказаться было невозможно. «Успею, — думала Юля, сидя радом с водителем (на заднем сиденье скрючился несчастный любитель ветчины), — должна успеть, времени до семи много». Но освободиться от забот о бедном актере удалось только после семи. «Скорая» отвезла беднягу в больницу — и, конечно же, сопровождала его опять-таки Юля, поскольку жена Ермолова была в отъезде, отдыхала в подмосковном Доме творчества. Еще полчаса ушло на объяснение ситуации Федяеву, который был в шоке и рассматривал беспечность голодного актера как акт предательства режиссера, будущего фильма и всей съемочной группы.
— Иван Степаныч, да вы не волнуйтесь. Его могут через пару-тройку дней выписать, — успокаивала Юля по телефону убитого горем творца, — промоют желудок и отпустят.
— Как он мог, как он мог?! — бушевал бедный Ванечка. — Так всех подвести! Лучше бы я на эту роль Громова взял из Ленкома! Он хоть и звезд с неба не хватает, зато здоров как бык!
В общем, когда взмокшая истерзанная Юля вырисовалась у входа в телецентр, было восемь часов. «Уехал, — решила она, озираясь в поисках темно-вишневых «Жигулей», — конечно, час прошел. Кто же будет ждать?!» Чьи-то холодные пальцы легли ей на глаза. И сразу стало тепло, спокойно и уютно. И в этом тепле растаяли и заполошный Федяев, и болезный Ермолов, и сорванная съемка — и весь этот сумбурный, нескладный, сумасшедший день.
— Юрка, — выдохнула она, — ты не уехал!
— Мысль, конечно, интересная, — улыбнулся он. — Жаль, я до нее не додумался. Но если ты будешь так нахально опаздывать…
Закончить фразу помешали тубы, к которым прикоснулся говорящий — очень осторожно, словно не веря, что они реальны. «Господи, ну что ж он такой нежный! — Юля чуть не заплакала. — Это же ненормально, аномалия какая-то, это…» Додумать не удалось, мысли растворились в горячем тумане, а сама она сделалась как кисель, вот-вот растечется и выплывет из этих сильных и бережных рук прямо на асфальт… В чувство ее привело чье-то громкое нахальное покашливание. «Господи, да что же это я делаю?! Совсем с ума сошла — целуюсь у входа на работу!» Она оторвалась от медовых губ. Так и есть — впереди маячила знакомая спина, удаляясь с подчеркнуто равнодушным видом. Костька Ленточкин! Теперь проходу не даст своими улыбочками и намеками. Да пошел он к черту! Она взрослая молодая женщина и вольна целоваться где угодно, было бы желание.
— Ну что, поехали? — весело заискрились черные антрациты.
— А помчаться слабо? — залихватски перепасовала вопрос «взрослая женщина» и уже привычно плюхнулась на переднее сиденье. Известное дело, к хорошему привыкаешь быстро. Знакомые запахи салона, знакомый голос Челентано, знакомое плечо — да за что же такое счастье?
— Юль, а ты опять не спрашиваешь, куда мы едем.
— Юр, чтобы пресечь подобные нелепые вопросы в будущем, я совершенно официально заявляю: мне все равно!
— Неужели все равно?
— Абсолютно! Совсем! Напрочь! Совершенно!
— Замечательно! Но, честно говоря, очень надеюсь, что тебе будет не все равно, когда узнаешь цель поездки. Мы едем к бабушке.
— Какой? — растерялась Юля.
Он весело рассмеялся.
— Если хочешь уточнения — к моей. И твоей приятельнице.
Юлька ахнула: какая же она свинья! Как она могла забыть про Марью Афанасьевну? Милый, древний, манерный божий одуванчик! Посланницу богов! Стыд сменился страхом. «Господи ты Боже мой, как я покажусь ей на глаза? Она же все сразу поймет! Она с лету просечет, что я
