3.33 пополуночи – Голди

– Как странно, – говорю я, водя пальцем по его лицу – по бровям, носу, губам.

– Что странно?

– Мне хочется только одного – прикасаться к тебе.

Лео улыбается.

– Мне тоже.

– Да, я знаю, ты ненасытен. – Касаюсь его щеки. – Можно подумать, что у тебя не было женщины целых сто лет.

– У меня не было тебя, – говорит он. – А это примерно одно и то же.

Я смеюсь.

– Готова поспорить, что ты каждую ночь проводишь с новой женщиной.

На лице Лео мелькает выражение, сути которого я не понимаю, и тут до меня доходит, как же плохо я его знаю. Я могу сказать, что чувствует Тедди, и часто догадываюсь, о чем он думает – определяю это по его взгляду или тону. По этим меркам Лео все еще остается для меня чужаком.

– Я обидела тебя? – спрашиваю его.

Он улыбается.

– Когда дала мне понять, что я что-то вроде развратника?

– По-моему, я не использовала именно это слово. Это был просто тонкий намек. Но ведь ты мужчина, так что…

– …не будь я им, мы бы не смогли проделать все то, что мы сейчас…

Я щиплю его за нос, и он смеется.

– Я хотела сказать, что поскольку ты мужчина, чем больше у тебя бывает женщин, тем лучшим любовником ты становишься, в то время как если речь идет о женщине…

– Если бы я знал, что у тебя такой взгляд на количество сексуальных связей, – говорит Лео, – я бы больше старался расширить свой кругозор до того, как встретил тебя.

– Заткнись. – Игриво тыкаю его локтем. – Ты знаешь, что я хотела сказать. – Меня тронуло, когда он сказал «до того, как встретил тебя». Я пока не могу говорить о любви – сейчас еще слишком рано, но не могу не гадать, испытывает ли он ко мне хоть что-то из того, что испытываю к нему я.

– Но почему это странно? – спрашивает Лео.

– Что?

– То, что тебе хочется прикасаться ко мне. Я бы сказал, что в данных обстоятельствах это вполне естественно. – Он смотрит на меня с кокетливой улыбкой.

– Да, наверное. – Я пожимаю плечами, поскольку еще не готова сказать ему. – Не знаю.

– Ты то и дело твердишь, что не знаешь.

– В самом деле?

Лео кивает.

– Да.

– Прости.

– Не извиняйся, – говорит он. – Тут не о чем жалеть.

3.33 пополуночи – Скарлет

Скарлет швыряет книгу Дафны дю Морье «Ребекка», и та шмякается об стену. Девушка сразу же чувствует себя виноватой. Это ее любимая книга и любимая книга ее матери. Правда, тот экземпляр, который она читала в детстве, сгорел при пожаре.

Скарлет поспешно встает с постели и подбирает роман с пола, виновато гладит его обложку и, улегшись снова, вздыхает. Ей хочется забытья. Пока она бодрствует, ее посещают мысли, которым не должно быть места в ее голове. Мысли о разоряющихся кафе и опрометчивых поцелуях. Она снова открывает «Ребекку», моргает, пытаясь зацепиться за какое-то из предложений, но ничего не выходит. Девушка закрывает книгу и гасит прикроватную лампу.

В темноте мысли Скарлет сразу же возвращаются к Изикиелу Вульфу, к его ладони рядом с ее бедром, к их почти соприкоснувшимся пальцам, к тому поцелую. Она начинает гладить себя по груди, представляя, что ее гладит он, и это прикосновение так же легко, как прикосновение хлопчатобумажной простыни. Слегка дрожа, Скарлет проводит рукой по своим ребрам, задирает футболку, обнажая живот. Закрыв глаза, она лижет свой палец, гладит им свою кожу, и фонарь на улице начинает мигать.

Рука Изикиела скользит по ее бедру, она изгибается на постели. Он сажает ее себе на колени, у нее перехватывает дыхание. Внизу, в кафе, в вилке электрочайника плавится предохранитель. Илай начинает расстегивать ее пуговицы, покрывать поцелуями ее горло, груди, ребра…

Когда Скарлет начинает содрогаться, свет в кухне не перестает мигать. Наконец, девушка издает долгий блаженный стон, и уличный фонарь разлетается на сотню осколков.

3.33 пополуночи – Эсме

В это время Эсме думает о своей дочери. Она просыпается от одного и того же сна, который снится ей каждую ночь все десять лет, что прошли с тех пор, когда она в последний раз видела Руби.

В этом сне Эсме катается на карусели, сделанной не из раскрашенного металла, а из паутины, и кружащейся так быстро, что ей приходится держаться за морду лошадки, на которой она сидит. Как ни странно, лошадка твердая, хотя, как и остальные фигурки животных, соткана из тончайших нитей. Карусель кружится, и Эсме начинает чувствовать себя увереннее, приспособившись к головокружительной скорости.

Луна светит ярко, и паутина блестит, отражая ее свет. Тут женщина понимает, что карусель висит в воздухе, прикрепленная к облакам, одновременно и кружась, и застыв. В это мгновение она видит маленькую девочку, сидящую на прозрачном единороге, девочку с развевающимися рыжими волосами. Вот Руби машет ей пухлой ручкой, отпустив рог единорога.

– Нет! – кричит Эсме. – Не отпускай его!

Она быстро соскальзывает со своей лошадки и бежит, простирая руки к дочери, бежит, скользя, спотыкаясь, крича – и тут появляется он. Каждую ночь одно и то же. Высокий мужчина с белыми волосами, золотистыми глазами и лицом таким морщинистым, что ему, наверное, десять тысяч лет. Вот он стоит вдалеке, а в следующую секунду он уже рядом с Руби, и его руки лежат на ее талии.

– Нет! – вопит Эсме. – Не трогай ее!

Но он снимает Руби с единорога, ее ножки колотят воздух, и девочка начинает плакать.

Эсме бежит вперед, но тут ее лодыжки обвивают липкие нити паутины. Она пытается вырваться, но появляются пауки и бегут по ее ногам. Карусель кружится все быстрее и быстрее, и женщина плачет, глядя на свою дочь. Мужчина, схвативший Руби, взмывает в воздух, поднимается к облакам, точно воздушный шар, и смотрит вниз с победоносной ухмылкой.

Она просыпается в 3.33 ночи. Каждую ночь ровно в этот час, как будто ее включили. Теперь ей долго не удастся заснуть. Много лет назад она пыталась сопротивляться, но теперь сдается. Ждет. Смотрит на потолок, ожидая, когда, скрипнув, отворятся двери и откроются коридоры памяти.