– Внештатный агент жандармерии, – крикнул я путейскому рабочему, выставив вперед свой жетон с номером лицензии, – заблокируйте эту дверь, прорыв мутантов на уровне ливневой канализации!

Испуганным тараканом путеец шарахнулся назад, скорее всего, в сторону оперативной диспетчерской, даже не попытавшись что-то сказать в микрофон артефактой рации.

Я побежал ровно в другую сторону, уже не добегая до стрелочного семафора, сияющего зловещим холодным синим цветом, выскочил в воздуховодный колодец и стал быстро, перебирая руками, лезть вверх.

Выскочив в переулке возле Мэдисон-авеню, с грохотом выбив дверь из вентиляционной трубы, я первым делом подбежал к ближайшей красной кабинке телефона. Перепрыгнув через ограждение газона и проскочив перед грузовым «фаудом», который прогудел мне, как пароход, я, едва не сбив велосипедиста на полупустом тротуаре, схватился за ручку кабинки, словно это была кабинка туалета, а меня приперло.

Дрожащими пальцами я опустил монету в щель аппарата после набора номера.

– «Волшебный портрет», таки добрый вэчер! – услышал я низкий картавый голос в трубке, – фотокарточки, групповые портреты на праздники.

– Натан Яковлевич, – произнес я, тяжело дыша, – это Заг Моррисон. Как ваша жизнь? Как дела?

– Заг, мальчик мой, – в голосе Натана Яковлевича промелькнула радость, – только вчера про тебя вспоминал: где, таки думаю, шляется этот обалдуй, и вот он проявляется, как свежее фото! Дела у меня нормально, Заг, я знаю, что ты мальчик вежливый, но, судя по твоей одышке и зная, что ты не астматик, подозреваю, что у тебя дела не очень! Иначе зачем тебе может понадобиться циничный одинокий старик?

– От вас, Натан Яковлевич, ничего не утаить, – согласился я. – Азер любит вас!

– Я вас умоляю! – Я так и видел, как он всплеснул пухлыми руками, трубка зашуршала. – Оставим комплименты на десерт, ты как-то запыхался, таки излагай, Заг, по сути.

– У меня сложилось такое впечатление, Натан Яковлевич, – я постарался выровнять дыхание, – что на мне метка Анехиты, так как некоторые типы с низкой социальной ответственностью никак не оставят меня в покое, а вы знаете, что я умею дурачить филеров…

– Я все понял, Заг, мальчик мой, – ответил он деловым тоном, – подходи к черному ходу, у меня там заглушки стоят. И сразу садись в кресло.

– Хорошо, – ответил я и повесил трубку.

Беглый осмотр по сторонам из телефонной будки не выявил явного хвоста, и я, глубоко выдохнув, открыл дверь и пошел по тротуару в сторону набережной Святых.

Немного поплутав по дворам для верности, я вышел к Данаю. Набережная здесь пешеходная, машины почти не встречаются – не считая фургонов, развозящих товары для лавок и магазинов.

Зажигались в сумерках первые фонари.

По студеным темным водам реки проплывала небольшая баржа, груженная песком, стрекоча мотором и выплевывая из трубы тягача клочки черного дыма. Горели иллюминаторы в рубке. На корме стоял бородатый матрос, невозмутимо попыхивая трубкой.

По всей длине набережной стояли на одинаковом расстоянии пятиметровые статуи божественных помощников Святых Основателей. Я вышел как раз к статуе Водолея-Дильдара. Мне оставалось пройти еще мимо Фируза-Козерога.

Специально или же по немыслимому совпадению мой бывший преподаватель из академии по любимому предмету ОБРА (основы безопасности при работе с артефактами), сиблинг Стрельца-Азера выбрал себе место под мастерскую почти напротив этой статуи. Он держал небольшую фотомастерскую «Волшебные портреты Бетма́на». Из академии он ушел года три как, там была какая-то сложная закулисная и не очень чистоплотная интрига со стороны его оппонентов. Натан Яковлевич меня приметил сразу, и мы как-то само собой начали общаться. Он сказал, что мой выбор лицензии «бета» – самый разумный, так как в жандармерии «змеиное кубло». Ну, немного поработав в жандармерии, я, конечно, встретил там далеко не всегда дружеский и сплоченный коллектив – но прямо конкретного «кубла» не увидел. На что Натан Яковлевич обычно говорил мне: «Погонами не вышел». Может быть. Человек он был немалого ума, да еще и потомок древнего народа сионитов, но именно тех, которые жили с рослингами.

Я шел с самого начала улицы, возле самых фасадов домов прячась в вечерней мгле, так как слиться с потоком редких прохожих было проблематично.

Несмотря на то, что набережная Святых одна из центральных улиц города, так как находится между правительственным районом и Белым домом, что в Старом городе, наверное, в силу некой обособленности здесь не было супермодных бутиков или каких-нибудь новостроек в модерновом стиле. Здесь стояли добротные особняки, доходные дома, пассажи, постройки еще прошлого или даже позапрошлого века. А если немного углубиться в переулки – встречались и вовсе деревянные дома, небольшие палисадники с мирно пасущимися курами и покосившиеся сараи с играющими вокруг детьми.

Сейчас явно погода для кур и детей не сильно располагала, но все равно ты попадал в иной мир.

Фотомастерская Натана Яковлевича располагалась именно в таком дворе, но вывеска с указателем выходила на фасад овощной лавки, за что Натан Яковлевич немного приплачивал ее владельцу – это было гораздо дешевле, чем городским властям.

Я решил уйти во дворы, не доходя до вывески, и, повертев головой, заметил вдалеке, возле статуи Дильдара, как из ближайшего переулка резко выкатился фургон, от которого шарахнулась прохожие. Почти сразу фургон затормозил, и из его кузова начали выпрыгивать люди в коротких серых плащах. Хиус, как же они резво!

На мгновение меня охватила паранойя, заставившая думать, будто весь город преследует меня, и хоть я и гнал такие мысли из головы, но нужно было признать, что для моей поимки наняли ангрову кучу народа…

Визуально засечь они меня не могли, и я рванул в темный переулок, петляя между глухих стен, перепрыгивая через знакомые ограды и заборчики, огибая сараи и проскакивая через палисадники.

Наконец я выскочил в небольшой квадратный дворик, освещенный маленькой лампой, висящей на сиреневом сарае. С одной стороны была стена красного кирпича без окон, с длинным навесом и двумя железными дверьми. Подбежав к правой, я потянул за ручку и, оглянувшись по сторонам, бесшумно скользнул внутрь. Дверные петли были смазаны на совесть, и вряд ли в этот серый сырой вечер кто-то из соседей видел меня. А если кто и видел, то сделал вид, что не заметил – «моя хата с краю, ничего не знаю».

Я запер за собой дверь на стальной засов и, на ощупь пройдя узкое помещение, уставленное ведрами, вениками и швабрами, открыл следующую дверь и также запер ее за собой. В следующей комнате царил полумрак: светила одна слабая лампа в напольном торшере. Зато горели разноцветные огоньки на панелях гудящей аппаратуры, стоящей по стенам. А в центре стояло большое анатомическое кресло, над которым, как в женской парикмахерской, нависал железный колпак; рядом стояла полуосвещенная овальная фигура тучного профессора в клетчатой рубашке и старомодных брюках, обтягивающих живот, с помочами крест-накрест.