– Здравствуйте, Натан Яковлевич, – выпалил я, – они были у Дильдара, когда я побежал. Меня не видели, но явно наводятся на след.

– Ой, вэй, Заг! Не переживай, – он дернул здоровенный красный рубильник на стене, треснувший искрами, и приборы загудели сильнее, – присаживайся в кресло и забудь обо всем суетном и мелком!

Я снял похожий на половую тряпку плащ, стянул ботинки и уселся в кресло, которое казалось теплым и слегка вибрировало. На меня надели сверху железный колпак, и возник запах озона и электрический треск, а в глазах потемнело и резко стало клонить в сон.

– Так будет бесер[18], – как-то странно улыбнулся Бэтман.

– Профессор, зачем… – проговорил я заплетающимся языком и провалился в небытие.

В нос ударил ароматный запах свежего кофе с корицей.

Я слабо застонал – тяжестью ломило виски.

– С тобой все в порядке, Заг, мальчик мой? – послышался взволнованный голос хозяина мастерской.

– Опять ваши гениальные эксперименты, профессор? – с трудом ответил я вопросом на вопрос, медленно приходя в себя.

– Больно слышать такие слова от моего лучшего ученика, – с горечью произнес Натан Яковлевич, – ты хотел бы, чтоб тебе было очень больно?

– Почему бы просто не просветить меня?

– Пей кофе, ты же знаешь, такого кофе не варит никто, – кивнул профессор на журнальный столик возле дивана, на котором я и сидел.

Да – его кофе действительно какой-то уникально вкусный и ароматный, и действительно похожего я почти не встречал. Старик не признается, как он его делает, и очень обижается, когда я предполагаю, что он воздействует на напиток артами или же покупает редчайшую контрабанду.

Я нагнулся взять чашку, голова слегка закружилась, и привычное покалывание в затылке, говорящее о наличии вокруг артов. Хотя если бы арты Натана хранились без изолированных шкафов, просто так, мне бы просто ломило голову. Да и ему, естественно, он же тоже сиблинг и владелец множества артефактов.

– Вроде бы ты, мой мальчик, достиг высоких уровней в знаниях, – он отхлебнул кофе из своей чашки, – но сейчас у тебя такое лицо, будто старый Натан стал глупее, чем ты, когда родился.

– Да я просто не ожидал…

– Я все понимаю, но включи-таки свой светлый разум, – остановил он меня жестом крупной пухлой ладони, – ты сказал, ще тебе по пятам наступают какие-то поцы. И логично предположил, ще не можешь их стряхнуть, так как на тебе метка. Все верно я думаю о тебе?

– Ну да… – Мое раздражение улетучилось, как только я отхлебнул первый глоток этого ароматного напитка, прокатив его по языку и небу, словно дорогое вино.

– Значит, Натан еще не маразматик! – торжествующе улыбнулся профессор, будто от моего подтверждения зависела «судьба» его маразма. – А скажи мне, какие арты можно использовать для отслеживания объекта?

Это он уже произнес тоном учителя, который вызвал к доске нерадивого ученика.

Я поморщился и ответил нехотя:

– Незримая метка или же «Печать Анехиты» создается артами Анехиты индекса «четыре», отследить можно в догоризонтной дальности примерно в пять километров. Некоторые арты Близнецов-Фэридуна могут подобную метку дублировать и переносить на другие объекты, кажется «двушки».

Профессор удовлетворенно кивал, попивая кофе.

– Дальше, – продолжил я, – Овен-Фауд, естественно, имеет несколько функций по разным индексам: может отслеживать метку Анехиты и соединять несколько подобных меток в единую сеть, также используется в наших визионных системах, еще может сам ставить «незримую подпись», что используется сиблингами Фауда, типа меня, при сертифицировании артов. Единственный недостаток – «незримая подпись» слабее метки, видна на расстояниях до двухсот метров. Без ретрансляторных артов самого Фауда или Фэридуна, или же Азера отследить «подпись» весьма затруднительно. Тот же Азер может мониторить или ставить «точку-мишень», которая видна, как и «метка-печать», до пяти километров, но только в зоне прямой видимости, потому ставят такие арты на дирижабли и аэропланы. Как и арты Фауда, может передавать определенное количество информации, но на малые расстояния, около пятисот метров. И наконец, Парвиз, который является основой для визоров и раций с телефонами при содействии со свойствами Фауда. Он не может ставить метки, зато может их хорошо отслеживать без ретрансляторов – до километра.

– Садись, пять, – усмехнулся Натан Яковлевич. – Я знал, что ты отличник, не потому что зубрил, а потому что понимал.

– Так вот, – продолжил я, не приняв его ностальгически-насмешливого тона, – учитывая, что я передвигался в тоннелях подземки, я отмел метки Азера и Фауда. Значит, остается только Анехита. Логично? А уж чем меня отслеживали – это не имеет значения. Так вы нашли метку, профессор?

– Таки я тебя специально усыпил для того, чтоб ее найти и безболезненно снять, – выпучил глаза Натан, – а потом, когда клиент в отключке, это гарантированно глушит сигнал «печати». Так что ваши претензии, молодой человек…

– Хоть бы предупредили, – проворчал я, – ну так что? Метку нашли?

– Нет, мальчик мой, – покачал головой профессор, – никакой метки на тебе нет, кроме, конечно жандармского паспорта сиблинга, который есть и у меня. Но, как ты точно подметил: это Подпись Фауда, которую только вблизи видно, и без препятствий.

– Метки нет? – не поверил я.

– Метки нет, – кивнул он.

– Тогда я вообще ничего не понимаю, – нахмурился я, – не могли же за мной одни сиблинги бегать в таких количествах?

– Даже если это были сиблинги – таки они должны были быть уникальными, как полицейский, ни разу не бравший на лапу, – кивнул Натан, – давай дальше морщить мозг, это добавляет извилин!

– Если честно, ничего в голову не приходит, – виновато признался я, – Натан Яковлевич, помогите разобраться…

– Вот всегда так, – Натан напустил на себя горестный вид, – когда все хорошо, кто такой этот Натан Яковлевич Бэтман? Эта старая табуретка ще не развалилась из вредности? А вот начинаются-таки проблемы, Натан Яковлевич, спасите-помогите, и желательно бесплатно!

«Началось!» – подумал я.

– Я вас умоляю, господин профессор, – перебил я его, подавив улыбку, – можно подумать, что я такой неблагодарный поц, что прихожу к вам только с проблемами? Как у вас хватает совести…

– Вот не надо, молодой человек, говорить мне за совесть, – он поднял руки, сверкнув очками, – если бы она у меня была, разве я сейчас разговаривал бы с вами? Какая совесть может быть у человека, который фотографирует чужие праздники и личную жизнь, при этом не имея ни того, ни другого?

Без подобных перепалок мы со стариком не обходимся почти никогда – да, он одинок, и ему нужно не только общение, но и эмоции. А я ничего против не имел, зная, что это по большей части некий ритуал.