Шрифт:
Закладка:
Я наткнулся на это описание в поисках аналогий для картины «Купание красного трактора» из открытия Олимпиады в Сочи. Гигантская голова колхозницы из «Рабочего и колхозницы» Веры Мухиной, проплывшая над стадионом, немного напоминает, мне кажется, эту добродушную корову. Впрочем, описание подходит для многих событий. Сравните с памятным парадом, который устроил Петр Павлович Бирюков на день города в 2016 году: «Длина колонны составила около 2 км. В нее вошли более 680 единиц специальной техники, в том числе поливальные и уборочные машины, вакуумные пылесосы, мусоровозы, эвакуаторы, бетономешалки и автокраны».
Более или менее очевидно, что этот пронос происходит из религиозных процессий. На Сицилии, например, в зависимости от посвящения церкви, приходы в процессиях несут статуи святых или скульптурные группы, изображающие их мученичества. Скажем, в Катании, городе святой Агаты, в процессиях несут ее груди (отрезанные во время мученичества), и манифестанты соревнуются в том, у кого они лучше и больше, а посторонних зевак кормят пирожными в форме тех же грудей (minne di Sant’Agata). Это немного напоминает рабочих «Русского дизеля», несших свой важный предмет.
Юрий Михайлович Лотман любил приводить в пример проект Джонатана Свифта из «Путешествия Гулливера в Лапуту».
Для нас будет гораздо удобнее носить при себе вещи, необходимые для выражения наших мыслей и желаний. Единственным неудобством является то обстоятельство, что, в случае необходимости вести пространный разговор на разнообразные темы, собеседникам приходится таскать на плечах большие узлы с вещами. Мне часто случалось видеть двух таких мудрецов, изнемогавших под тяжестью ноши. При встрече на улице они снимали с плеч мешки, открывали их и, достав оттуда необходимые вещи, вели таким образом беседу в продолжение часа; затем складывали свою утварь, помогали друг другу взваливать груз на плечи, прощались и расходились.
Эта идея, по мысли Лотмана, иллюстрировала множество аспектов знаковой логики, в частности тягу Просвещения уйти от лживости слов к честности вещей – ведь, говоря вещами, обмануть трудно. Но отчасти действия свифтовских мудрецов напоминают городские праздники: кажется, что эти люди, несущие над головами экзотические предметы, таким образом разговаривают друг с другом. А может быть, и с тобой.
Наблюдающий город со стороны – до известной степени социопат, и городской праздник для него – испытание более или менее травмирующее. В параде вакуумных пылесосов, гигантских карандашей и груд грудей есть нечто, заставляющее почувствовать себя чужим на празднике жизни. Возникает ощущение, что эти несуны что-то хотят тебе продать. Не знаю, почему Лотман об этом не упоминает, но то, что описал Свифт, больше всего похоже на процесс бартерной торговли. Власть тебе хочет продать образ снегоуборочной машины, церковь – образ мученичества за веру. Тебя будто дергают за рукав и говорят: купи, купи, слаще не бывает.
По происхождению эти несомые предметы – вотивные дары, которые несут в храм во время религиозных процессий. «Представь же себе и то, что люди несут различную утварь, держа ее так, что она видна поверх стены; проносят они и статуи, и всяческие изображения живых существ, сделанные из камня и дерева», – говорит Платон в «Государстве», поясняя свою мысль о том, что все вещи – тени своих метафизических прообразов. И мы, конечно, живо себе это представляем, памятуя наши демонстрации. Но в жертве богам и торговле есть нечто общее. Do ut des.
Был такой великий арабский путешественник XIV века ибн Баттута. Проездом из Алжира в Малайзию он оказался в Золотой Орде и оставил колоритное описание торговли на крайнем севере этой обширной земли.
После 40 дней пути путешественники останавливаются в земле мрака; там они раскладывают свои товары, а сами удаляются на недалекое пространство; на следующее утро они приходят на то место, где оставили свои товары, и находят меха соболей, белок и горностаев, выложенные рядом с их товарами, как предлагаемую в обмен за товары ценность. И если владетель товаров будет доволен, то он берет меха; в противном случае оставляет их нетронутыми. Если в следующий раз сделают прибавку мехов, то он наконец принимает их взамен товаров. Таким-то образом происходит там купля-продажа: путешественники даже не знают, с кем они ведут торговлю, с людьми или духами: потому что никого они не видят в лицо.
Представьте: вечная тьма, лед, ты выкладываешь на снег свои подношения и удаляешься, а потом боги тьмы и холода одаряют тебя соболем и горностаем. Это не очень торговля – немного священнодействие.
Платон в том же «Государстве» прямо высказывается против того, чтобы пускать торговцев в город, рекомендуя построить отдельное место в отдалении. И ровно так сделано в Афинах, где есть сам город, а есть Пирей. Цицерон повторяет Платона, и это соответствует структуре римских поселений, где отдельно выделяется emporium – для купцов. Ранние европейские ярмарки располагаются не внутри города, а рядом, за стенами – их не впускают внутрь. Иногда, как в будущих ганзейских городах, они образуют отдельные торговые поселения рядом с существующим городом.
Торговля – это всегда обмен с чужими. Свои друг с другом не очень и торгуют – у них все одно и то же. А чужие – всегда немного «царство тьмы». Но в городе, напомню, все чужие. Тут на празднике не только танцуют и поют похабные частушки, ублажая злых духов нестроения для конечного торжества добрых духов устроенности. Тут прежде всего торгуют, и городской праздник – это всегда ярмарка. Больше того, торговля определяет, как танцуют и поют.
Есть такой предмет – история Венеции. Там, в общем-то, грустная канва. Сначала, в V‑X веках, – это поселения на болотах жителей Римской империи, убежавших туда, куда готы на лошадях не сумели переправиться. Потом, в X‑XIV веках, в силу промежуточного положения между Византией и Западом, – величайшая торговая республика мира. А потом – захолустье без политического влияния и денег. Зато бесконечное веселье, театр, главный публичный дом Европы. Карнавал длился по полгода – в масках ходили на рынок, в церковь и в суд. И каждый
