Воды озера Цене, окутанные послеполуденной дымкой, спокойны и гладки; маленькая лодка стоит посередине, точно черный клин тени, и не движется. В стопке газет, сложенных рядом с телефоном, сверху лежат местные «Лихенер цайтунг», «Темплинер крайсблатт» и «Бризеталь-Боте». Все печатные издания предлагают вниманию читателя богатую палитру внешнеполитических разногласий.

«Германия и испанский вопрос», «Возмутительные инциденты в Чехословакии», «Москва оплачивает коммунистическую предвыборную пропаганду во Франции», «Лейбористы побеждают при помощи оружия», «Ответ на иностранные возражения», «Британские представительства в Токио», «Турция наблюдает за Дарданеллами», «Прага размышляет», «Еще один ответ Оксфорду»… Если бы Чемберлен прочел «Бризеталь-Боте», которая выходит в округе Нидербарним, он тоже нашел бы там что-нибудь интересное. Даже кроссворд, с учетом современных знаний, испускает раздражающее пророческое сияние: «голландский город сыроделов», «русская река», «часть Судет», «немецкая игральная карта», «турецкий месяц поста», «остров Британского архипелага», «город в Италии, где состоялась резня», «вредное насекомое«, «прибрежная пустыня на юго-западе Африки», и это только по вертикали.

О внутренней политике практически ни слова, если не считать заметок о том, что фюрер выступил с речью перед кобургскими бойцами, а гамбургский рыбный рынок отметил золотой юбилей. Ну и еще на вопрос, как давно в Германии занимаются виноградарством, сотрудник одной из газет отвечает, что вовсе не римляне внедрили его на этих землях, потому что немцы, в силу своих потрясающих способностей и сообразительности, всему научились сами задолго до основания Рима.

Объявления предлагают дойную корову, боевых коней задорого, фуражных свиней подешевле, сторожевого пса и так далее; кто-то жалуется, что потерял бумажник со всем его содержимым по пути от Кёнигштрассе до Земельного управления, и обещает нашедшему щедрое вознаграждение. Рекламируются бритвенные лезвия («Хорошо побрился — и настроение хорошее!»), всевозможные почтовые марки, железные печи и трубы отопления; взгляд читателя, пробегающий по этим строкам десятилетия спустя, всюду подмечает что-нибудь подозрительное и двусмысленное.

О понедельничной дуэли и о смерти Штрунка, конечно, ни единого упоминания.

Когда звонит телефон, Гебхардт смотрит на него удивленно, недоверчиво, выжидающе. Лишь после пятого гудка он снимает трубку и узнает, что прибыл заместитель фюрера Рудольф Гесс и хочет с ним переговорить. Гесс, регулярно посещающий Хоэнлихен с тех пор, как лечил здесь лыжную травму, приехал не один: при встрече в отдельной палате I, которую он по традиции занимает, Гесс знакомит Гебхардта с, по его выражению, своим хорошим другом Эрнстом Шульте Штратхаусом, заведующим культурным отделом в Коричневом доме[8]. Шульте Штратхаус выглядит карикатурой на чудака-профессора: приветливое большеносое лицо, галстук-бабочка, клетчатые бриджи до колен и клетчатый пиджак.

— Мой личный графолог, — поясняет Гесс, по обыкновению одетый в мундир без всяких украшений, по обыкновению глядящий немного вдаль. По обыкновению, его голос звучит чуть механически и вид у него самый серьезный.

Новые знакомые приветствуют друг друга, и Гебхардт тут же интересуется, сможет ли Шульте Штратхаус охарактеризовать его по почерку, хотя, надо заметить, он уже давно привык пользоваться пишущей машинкой. Гесс и Гебхардт дружно смеются, а Шульте Штратхаус на рурском диалекте отвечает, что это хорошая шутка, но, как и в каждой шутке, в ней есть изрядная доля правды. По заданию гестапо ему нередко приходится определять типы пишущих машинок и шрифтов в листовках и обличительных статьях: так, совсем недавно он исследовал циркуляр непокорного папы Пия XI, его жалкую мольбу о прощении, которая активно курсировала среди населения в летние месяцы, особенно на берегах Рейна. Основываясь на отличительных чертах отпечатанного текста и на особенностях давления на те или иные клавиши, Шульте Штратхаус сумел доказать, что текст этот набирал человек с длинными ногтями, за исключением одного: скорее всего, он левша, потому что слева буквы пропечатаны более равномерно, а еще, поскольку он несколько раз перепутал буквы ö и ä, по-видимому, он страдает близорукостью или носит неверно подобранные очки. В результате в Кёльнской архиепархии действительно отыскали даму-левшу с обгрызенным ногтем и в слабых очках. Короче говоря, машинная графология — это целая наука, и если он, Гебхардт, готов предоставить страницу собственноручно набранного им текста, Шульте Штратхаус с радостью составит его характерологический портрет.

Собеседники усаживаются за простой стол у окна, их взгляды падают на пустующую спортивную площадку, где несколько месяцев назад были установлены новые гимнастические снаряды для наследственно здоровых, но недееспособных пациентов, а кроме того, для травмированных, одноруких или одноногих больных: брусья, конь, турник и подвешенные на шестиметровой высоте кольца, которые теперь болтаются на холодном ветру на своих длинных тросах.

— Нет, Карл, я серьезно, — настаивает Гесс. — Само собой, я приехал на сегодняшний бал, но еще и для того, чтобы помочь тебе, насколько это в моих силах. Твой медицинский гений мы ценим бесконечно, однако в данный момент от него нет никакого проку ни для тебя, ни, увы, для Штрунка. А вот услуги Шульте Штратхауса могут оказаться тебе полезными. Что касается астрологии, графологии и гомеопатии, ты волен думать о них все что угодно, однако они несомненно работают, даже если ты считаешь иначе.

Гебхардт, не вполне уверенный, правильно ли он понимает то, что здесь происходит и о чем идет речь, по очереди смотрит на Гесса и Шульте Штратхауса, но не видит на их лицах ни малейшего признака иронии.

— К чему ты клонишь? У тебя есть для меня новости от фюрера?

Гесс качает головой и расправляет плечи. По его словам, Гитлер был вне себя из-за глупости Штрунка, и он, Гесс, подумал, что разговор на эту тему лучше отложить до более благоприятного момента.

— Мы специально приехали к тебе. Пусть Шульте Штратхаус составит для тебя гороскоп, и тогда ты будешь в безопасности. В любом случае, ты ничем не рискуешь.

Слепая вера в гороскопы окажется бестолковой, особенно в отношении самого Гесса, который несколько лет спустя, десятого мая 1940 года, отправится в роковой полет в Англию (сразу после того, как Шульте Штратхаус подтвердит, что эта дата удачна с астрологической точки зрения), угодит в тюрьму на сорок шесть лет и в девяносто три покончит жизнь самоубийством. Но поскольку в 1937 году Гебхардт не может этого знать, да и от предложения искренне обеспокоенного его судьбой заместителя фюрера отказываться крайне неудобно, он, не мудрствуя лукаво, сообщает чудаку в клетчатых бриджах свою дату и место рождения: десять часов утра двадцать третьего ноября 1897 года, Хааг, Бавария. Шульте Штратхаус все это записывает, просит немного времени для переноса данных в тропический