Предоставление оружия ему гарантировали, секунданту него есть, Маркова он вызвал на дуэль депешей и от полицейских узнал, что оппонент паникует. Чего у него не было, так это плана или идеи, как заставить Маркова явиться на встречу, а время поджимало: согласно старинным кодексам, от момента нанесения оскорбления до выхода на поединок должно пройти не более двадцати четырех, иногда сорока восьми часов, хотя, и Шиллю это было известно, бывали исключения и особые случаи.

Он помнил историю Фердинанда Лассаля, профсоюзного лидера, который тратил дни и недели, пытаясь вынудить противника сразиться с ним на дуэли. В ситуацию вмешались Германия, Франция и Швейцария, Лассаль просил о посредничестве баварского короля, свои рычаги влияния задействовал министр иностранных дел Рихард Ваг нер, однако все напрасно. Лассаль влюбляется в Элен фон Деннигес, поклонницу на двадцать лет моложе его, и они хотят бежать вместе. По какой-то причине они передумывают, Лассаль из соображений приличия отправляет девушку домой, хочет на другой день зайти к ней, но его не пускают даже на порог; он совершенно теряет рассудок, пишет десятки писем в разные страны Европы, требуя сатисфакции за причиненное ему оскорбление, наконец, вызывает отца Элен на дуэль, которую тот игнорирует, ведь он благородных кровей, к тому же дипломат, и ему не к лицу вступать в поединок с ничтожным профсоюзным лидером. Лассаль становится просто карикатурой на самого себя, зажатой в тисках унижения и мании величия, отец передает его вызов жениху Элен, румынскому юнкеру по имени Янко фон Раковица, в поединке с которым на рассвете августовского дня 1864 года на небольшой поляне близ Женевы Лассаль погибает, получив смертельное ранение…

В наши дни на этом месте находится гольф-студия.

Шилль ездил туда. Подходящего камня не нашлось, и Шилль был вынужден пополнить коллекцию обычным мячиком для гольфа, что он и сделал, после того как почтил память Лассаля минутой молчания.

Можно ли считать этот пример пугающим? Не самым приятным уж точно. Дуэль, в которой оба противника участвуют не по доброй воле, не соответствовала представлению Шилля о правильной дуэли. Дуэль между незнакомцами или третьими лицами, которым ее передали для исполнения, являлась чистым абсурдом. Шилль был категорически не намерен стреляться с кем-то другим лишь потому, что у Маркова не нашлось времени или желания явиться на поединок.

Честь, этикет, сатисфакция — Шилль терялся в догадках, что со всем этим делать. В его понимании дуэль была коротким финальным разговором двух людей, которым уже нечего сказать друг другу. В наши дни человек волен просто махнуть на все рукой и дальше идти своей дорогой. Отношения сходят на нет, обиды забываются. Однажды вражда между Марковым и Шиллем могла бы просто потерять всякий смысл. Шилль знал это, но не хотел такой развязки. Он рассчитывал свернуть с обычного пути апатии и усталости, по которому шли его современники, с пути избегания, выжидания и принятия. В тот миг, когда фотоснимок с камеры контроля скорости раскрыл ему легкомысленную правду, он, казалось, окончательно убедился в неоспоримости своих притязаний и чувств. Не своих чувств к Констанции, среди которых теперь преобладала не страсть, а жалость, и не своих чувств к Маркову, ибо он почти не знал его и не собирался с ним знакомиться, а своих чувств по отношению к самому себе.

Безумная и неутихающая боль, ставшая его неразлучной спутницей с момента расставания с Констанцией, напоминала Шиллю, что он жив, что он может быть, впервые активно участвует в жизни. Он был почти благодарен за это. Он ощущал себя живым, ощущал, что открывается новой правде. Марков идиот и останется им, даже если сказать ему об этом в лицо. Не это важно, речь не о том, что правильно, а что нет, что уместно, а что нет. Подобные вопросы представлялись Шиллю несусветным вздором. На самом деле он хотел одного: остаться верным себе, независимо от того, насколько безумным это было или казалось кому бы то ни было. Пожалуй, разумнее всего было бы полностью сойти с ума.

Та-там-м-м, та-там-м-м, та-там-м-м… Монотонный стук колес по рельсам звучал на протяжении всей поездки, точно железная мантра. Шилль едва не проехал Фюрстенберг, а оказавшись на вокзале, вынужден был мчаться на остановку со всех ног, потому что автобус до Лихена уже готовился к отправлению. Двадцать минут спустя Шилль стоял на рыночной площади, безлюдной в холодный январский полдень, и озирался в поисках турагентства. Найти его оказалось несложно: заведение занимало маленький серый домик, объявления в окнах которого рекламировали велотуры по Уккермарку. Агентство тоже было безлюдным, на полупустых полках лежали стопки листовок и открыток. На стене висели большие фотообои: летний пейзаж, вид сверху, много леса, много воды и много красных черепичных крыш.

— Я могу вам помочь? — осведомилась, выйдя из-за какой-то перегородки, молодая девушка, смотревшая на Шилля привычно скучающим, сочувственным взглядом человека, недоумевающего, что вообще может привести туристов в Уккермарк в январе.

— Будьте добры, — учтиво отозвался Шилль. — Я хочу побывать в Хоэнлихене. Не объясните ли вы мне дорогу? — Он указал на фотообои.

— Хм, это уже любопытно. Вы тоже из полиции?

— Нет, а почему вы так решили?

— Видите ли, утром нам позвонили из берлинской полиции и задали этот же вопрос.

— Про Хоэнлихен?

— Да.

— Мне интересно посмотреть на то место рядом с санаторием, где в тридцать седьмом году произошла дуэль.

Девушка вздрогнула и отступила на полшага.

— Что с вами?

— Офицера интересовало то же самое. Но видите ли, никакой дуэли здесь никто не проводит, а потому мне больше нечего вам сказать. Сегодня я услышала о ней в первый раз, хотя, получается, уже во второй.

— Я не из полиции. Я веду собственные изыскания, — сказал Шилль и добавил: — Я букинист.

— Мне жаль, — вздохнула девушка, и было непонятно, о чем она сожалеет — о том, что посетитель занимается букинистикой, или о том, что ей нечего поведать о дуэли. — Полицейскому я ответила это же. Сегодня что, какая то годовщина, день встречи?

— Я бы так не сказал. И кстати, сожалеть тут не о чем: об этой дуэли мало кто знает.

Во взгляде девушки сквозило равнодушие.

— В поединке участвовали два эсэсовца. Понятно, что экскурсию на место его проведения не организуешь.

— Я не в курсе. — Она развела руками. — Тут, в Лихене, наверное, никто не в курсе. К тому же все присутствовавшие на той дуэли уже давно мертвы.

Последнее предложение прозвучало необычайно важно и весомо, и