Шилль считал, что дуэль есть не более чем акт эмансипации и самоутверждения, лишенный всякой законности. Два человека встают лицом к лицу, ибо знают, что никакой закон им не поможет, и ищут решение, которое нельзя найти где-либо еще или у кого-либо еще. Наглое разрушение Марковым его союза с Констанцией касалось только их двоих, и ни судьи, ни врачи, ни все прочие люди в мире не могли ничем помочь, да и ущерб являлся непоправимым. Одна лишь мысль о том, что он стал бы беседовать с Марковым и, того хуже, с Констанцией об их чувствах и травмах в присутствии судейского форума, вызывала у Шилля дурноту, и он скорее предпочел бы застрелиться, чем участвовать в эдаком обсуждении.

— Не надо стрельбы!

Чья-то рука коснулась колена Шилля, и он подскочил на месте. Пожилая дама, сидевшая напротив, с беспокойством смотрела на него.

— Вы сейчас воскликнули, что хотите кого-то застрелить, — пояснила она.

Шилль вгляделся в морщинистое и при этом розовое, словно у юной девушки, лицо, обрамленное старомодным темно-зеленым платком.

— О, простите. А я и не заметил.

Она покачала головой.

— Кто вас так разозлил?

— А-а, кое-кто. — Шилль протер глаза. — Допустим, один клоун, глупый клоун.

— Он увел у вас женщину?

— Ну, можно и так выразиться.

— Это, конечно, печально. Но, увы, бывает. Вы, главное, не наломайте дров, а иначе с вами произойдет то же самое, что случилось с моим кузеном из Данненвальде.

Старушка смотрела на Шилля так, будто он знал этого кузена, но Шилль, конечно, слышал о нем впервые. По соседству с ними в вагоне сидела парочка в потертой, выцветшей одежде и что-то печатала на клавиатурах своих ноутбуков. Названия станций объявлялись на немецком и (к счастью, более коротко) английском языках.

— И что же случилось с вашим кузеном из Данненвальде?

— Он похоронил самого себя.

— Похоронил самого себя?

— Совершенно верно, — кивнула дама, выпрямляя спину и застегивая бежевое шерстяное пальто, отчего серебряная брошь бабочка на лацкане взмахнула крылышками.

— Вы имеете в виду, он был погребен заживо? Он, вероятно, работал шахтером?

— Нет, служил моряком. Не спрашивайте меня, как давно было дело, лет пятьдесят уж точно прошло. В эту историю мало кто верит. Но если вы приедете в Данненвальде и станете разузнавать подробности, любой местный житель вам подтвердит, что я не лгу. В общем, жена кузена обычно сидела дома и редко куда уезжала. Но однажды, когда он приехал на побывку чуть раньше намеченного, выяснилось, что жена отправилась к его кузену Альфреду в соседнюю деревню. Ночью он сам поехал туда на велосипеде. На багажник пристроил большую канистру бензина, потому что решил поджечь дом Альфреда, но, оказавшись возле него и заглянув в окно, он увидел, что они сидят вдвоем на диване, а вокруг горят свечи, и у него не хватило духа исполнить свой план. Зато ему в голову пришла другая идея.

Шилль взглянул на собеседницу с нескрываемым интересом.

— На следующий день он купил место на кладбище, потом пошел к каменщику и заказал надгробие, на котором выбили имена его неверной жены и кузена, Бригитты и Альфреда, и дату — тот самый день, когда он застал их врасплох. Не остановившись и на этом, он поместил в газете некролог памяти Бригитты и Альфреда. Вот это было по-настоящему страшно.

— А потом?

— А потом он каждый день ходил на кладбище и поливал цветы на пустой могиле.

— Понятно. Но как… каким образом он похоронил самого себя?

Дама чуть наклонилась вперед и заговорила тише:

— Сейчас поймете. Альфред обо всем узнал, после чего тоже купил участок неподалеку, тоже поставил на нем надгробие с именем кузена и датами его жизни, тоже опубликовал в газете некролог. Дальше они то и дело встречались на кладбище, вставали каждый перед пустой могилой, поливали цветочки и скорбели. И знаете что?

Шилль не знал.

— Они больше никогда не сказали друг другу ни слова.

По громкоговорителю объявили, что следующая остановка — Гранзе, выход на правую сторону, и старушка, подхватив сумочку, пересела на край скамьи.

— До свидания, молодой человек. Берегите себя.

— До свидания, всего вам хорошего. Расскажите, чем закончилась история с захоронениями?

Дама неуверенно поднялась и схватилась рукой за его сиденье.

— Никто не знает.

— Никто не знает?

Поезд начал медленно замедлять ход.

— Однажды мой кузен исчез неведомо куда. Но у могилы, где было выбито его имя, появился свежий холмик земли и огромный венок с лентой…

Колеса заскрипели громко и пронзительно, заглушая слова старушки, которая уже помахала Шиллю на прощание и повернулась к выходу. Несколько секунд он не шевелился, словно оцепенев, а потом вскочил и помчался следом, расталкивая пассажиров.

— Подождите! — выкрикнул он, запыхаясь. — С лентой… Как вы сказали? Я не расслышал!

Она обернулась, приложив руку козырьком ко лбу, чтобы лучше видеть Шилля, и переспросила:

— С лентой?

— Да!

— Там было написано только: «На безмолвную память обо мне».

— И больше ничего?

— А что еще, молодой человек?

Рассказ старушки едва ли мог быть правдивым. Человек либо умирает и его хоронят, либо он не умирает и приходит возложить венок на могилу того, кто уже отошел в мир иной. Осуществимо только одно из двух. Впрочем, даже если бы кто-нибудь придумал хитрый трюк и выполнил его на собственных фальшивых похоронах, он не смог бы в это время быть мертвым.

А вдруг ему кто-то помогал? Еще какой-нибудь кузен из другой соседней деревни? Такой вариант не казался Шиллю невообразимым, однако представлялся до крайности банальным. «На безмолвную память обо мне?» «Ее кузен, должно быть, пришел на кладбище тайком, оставив на прощание эту ядовитую фразочку», — подумал Шилль, и ему живо представилось, будто он сам стоит перед своей псевдомогилой и бросает горстку черной земли на крышку деревянного гроба.

Поезд покатился дальше. Онемевший и потрясенный, Шилль уставился в окно. Он сидел спиной к направлению движения, а мир со множеством полей, деревьев и домов в безумной спешке убегал от него. «Самое увлекательное в дуэли, — вдруг понял Шилль, — самое увлекательное заключается в том, что после нее все будет кончено». Если умрет он, будет очень грустно, но уже не ему, поскольку по причине своей смерти он будет исключен из числа живых. Если умрет Марков, это будет вполне сносно и, главное, простительно. Да, только смерть Маркова позволит Шиллю забыть его; только смерть от пули Шилля станет достойным завершением жизни этого ничтожества Маркова.

В