class="p1">А вот монах долго расспрашивал Гуса, практически экзаменовал его по всему курсу теологии, явно задавшись целью проповедника «засыпать». Монах этот не счел нужным представиться, и только на следующий день выяснилось, что это был Дидакус Ломбардец, один из сильнейших и знаменитых испанских теологов той эпохи.

Логика простая: пусть заезжий чех расслабится и скажет при стареньком монахе какую-нибудь глупость, а мы это подошьем к делу.

Кардиналы вернулись, а пана из Хлума вежливо попытались выпроводить домой. Пан Ян идет не домой, а к папе, и требует соблюдения гарантий, данных Сигизмундом. Папа участливо кивает головой, но говорит, что он-то тут ни при чем. Тут все решают отцы собора, а не он, и разговаривать нужно с кардиналами. Папа никого не арестовывает. Вот так они и будут перекидывать ответственность друг на друга весь процесс.

А пока рыцарь Ян ходит, Гуса действительно арестовывают. Сначала его размещают там же, во дворце. А потом переводят в тюрьму доминиканского монастыря, что на берегу Боденского озера. Место выбирают такое, чтобы сломить узника. В полуподвальной камере сыро, холодно, с озера постоянно дует промозглый ветер, который приносит еще и смрад выгребных ям, расположенных неподалеку. Там Гус просидит до марта следующего года. Там он и заболеет. Болеть он будет практически все время, что будет в тюрьме. Его мучают лихорадка, приступы язвенной болезни и зубной боли. Просто идеальный подследственный.

Но что ему предъявить? И тут на помощь пришел Палеч. На соборе он нашел еще одного старого недруга Гуса – Михаила Каузиса (Михала из Немецкого Брода). Вдвоем они создали выжимку из работ Гуса: надергали цитат без контекста. И с этим списком пошли по кардиналам. Это было сделано для того, чтобы убедить их: они вполне могут составить обвинительный акт.

Император же, узнав об аресте Гуса, очень взъярился, обещал уехать из Констанца, лишить собор своего покровительства, собственноручно сломать двери тюрьмы Гуса и много монашеских голов. Но одно дело кричать в присутствии благодарной аудитории, а другое – делать.

Сигизмунду напомнили, что всякий сеньор, который творит препятствия инквизиции, лишается своих владений. И коронация, которая вот недавно, к слову, и сделала его императором, может быть пересмотрена.

Но что интересно: дело в том, что инквизиционным этот процесс не был. Ни один инквизитор против Гуса обвинения не выдвигал и к суду не требовал. Папа валил все на кардиналов, кардиналы кивали на инквизицию, а они и ни при чем. Возможно, тут имеет место сознательная путаница в словах: инквизиция – это не только специальный орган, но и сама формальная следственная процедура.

И угрозу императору можно истолковать так: «Всякий сеньор, который творит препятствия церковному следствию» – и далее по тексту. Но фишка в том, что изначально, когда только это правило вводилось, имелось в виду не просто следствие, которое ведет церковный суд, а именно служба святого следствия, то есть инквизиция.

Сам Гус в тюрьме, болен и ничего не понимает. Его вызвали на собор, но выступить перед ним не дают. Ему предъявили список обвинений и предлагают оправдывать себя. От чьего имени ведется следствие, неясно. А на очные ставки приводят свидетелей, которые Гуса не читали, но осуждают.

Его разве что не пытают. Иоанн не хотел, чтобы Гус умер в тюрьме, по этой причине он даже посылал изможденному проповеднику своих врачей.

Так продолжалось до марта 1415 года. До того момента, когда папа сбежал с собора. Да, именно сбежал. Он думал, что сейчас его конкурентов принудят к отречению, а он останется один. Но решили сделать как в Пизе – заставить отречься всех. И папа, поняв, куда дует ветер, спешно покинул Констанц.

И тут кардиналы, ни один из которых не отдавал, как оказалось, приказа об аресте Гуса, передают ключи от его камеры императору. Тот говорит, что Гус не его пленник и вообще он понятия не имеет, зачем ему это принесли: церковный вопрос, пусть церковники и разбираются.

Гуса передали констанцкому прелату, который перевел больного и ослабевшего Гуса в замок Готтлибен, где ему создали человеческие условия для выздоровления и участия в процессе: нормальная еда, постель, тепло, перо и бумага. Там, по просьбе своих тюремщиков, он написал свои последние наставления и поучения: о покаянии, о браке, о грехе.

К слову, это еще одно доказательство того, что процесс против Гуса не был инквизиционным: пленники инквизиции содержатся у доминиканцев. А если доминиканской обители нет, то в замке светского сеньора, но никак не у епископа, так как епископский суд – конкурирующая с инквизицией структура.

Тем временем Чехия бурлит. Моравия шлет императору ноту протеста. Дворяне страны открыто возмущаются тем, что Сигизмунд нарушил данное им слово. В конце концов общий сейм Чехии и Моравии шлет Сигизмунду такой вот горький привет. Сигизмунд не отвечает.

В конце мая – начале июня Гуса вернули в Констанц, к францисканцам. Там, в трапезной этого монастыря он должен был держать слово перед собором. Но 5 июня, когда собрался не то суд, не то собор, его никто не слушал. Читали обвинения, расспрашивали свидетелей, а когда сам Гус пытался что-то ответить, то собравшиеся поливали его оскорблениями и тем самым заглушали его голос.

Для того чтобы утихомирить чехов, император должен был дать Гусу хотя бы возможность формально правильного суда. И эту возможность предоставили двумя днями позже – 7 и 8 июня собор разбирал дело Гуса в присутствии императора и чешских панов.

Чешские рыцари защищали Гуса перед собравшимися епископами так, как они потом будут защищать его дело в бою. Они заявляли, что все, что тут говорят и пишут против магистра Яна, – ложь и даже хуже, чем ложь. А Гуса обвиняли – на всякий случай – сразу во всем. В том числе в том, что это он подстроил изгнание немцев из университета. Ему не приписали лишь содомию и татаро-монгольское иго.

Собравшимся прелатам, в знак своего единения, просто нужно было кого-то осудить. Им очень требовался общий враг. И Гус послужил прекрасным поводом. Не его слова, но его персона. Гус требовал, чтобы ему показали, где именно он не прав, и убедили в неправоте.

Епископам был нужен повод объединиться, а Сигизмунду – повод продемонстрировать себя верным сыном Церкви. Все хотели быть услышанными, но никто не желал слушать.

Гуса сожгут 6 июля того же года.

Глава IV. Сто лет войны. Жанна

Дела семейные

Перед тем как мысленным взором окинуть сцену, где разыгрывалась история святой Жанны, стоит зайти в сам театр и внимательно рассмотреть декорации, занавес, задник сцены. Даже придется спуститься в подвал и оценить, на каком фундаменте это здание стоит.

Почему же в качестве метафоры я выбрал не что-нибудь, а именно театр? По той причине, что начало этой истории весьма театральное, можно даже сказать сказочное…

Было у короля три сына. А если точнее, то три сына и одна дочь. Король тот правил Францией и звался Филиппом. И был он четвертым своего имени. Да-да, тот самый Филипп Красивый, которого мы знаем по делу тамплиеров.

А теперь о сыновьях. В сказке дураком был младший, а тут – наоборот. Хотя младший тоже не особо отличался сообразительностью. Там только средний напоминал короля. Но давайте по порядку.

Портрет Людовика X

1755–1765. Rijksmuseum

Итак, есть король, у него есть три сына, и он так-то должен быть спокоен за судьбу своего дома: хоть кто-то наследников да оставит. И Филипп был спокоен. До 1314 года – года своей кончины. Дело в том, что в благороднейшем доме Капетингов произошла пренеприятнейшая история: жены принцев оказались замешаны в государственном преступлении, а именно в супружеской измене.

Случилось следующее: Маргарита, жена старшего принца и престолонаследника Людовика, и Бланка, жена младшего принца Карла (по совместительству близкая родственница Маргариты), нашли себе развлечение на стороне. В виде двух молодых рыцарей – братьев Филиппа и Готье д’Онэ. Жанна, сестра Бланки и жена третьего принца – Филиппа, об этом знала и даже бывала в месте, где две влюбленные парочки