Однако есть и момент, где немецкие магистры очень даже при чем, – осуждение Уиклифа. Их университетскую логику понять можно и нужно: они магистры и доктора, им попадает спорный трактат, они же в силу полученной квалификации выносят относительно него свое экспертное суждение, на которое имеют полное право. В строго ритуализированной форме с тезисами, аргументами и прочим. А вот с позиции короля, знати, пражан дело выглядит иным образом: немцы заполонили наш пражский университет и мешают нам в Чехии жить так, как мы хотим, запрещают там что-то, как будто мы их спрашивали.

Все заканчивается тем, что в 1409-м, в год Пизанского собора, на котором изберут нового (третьего) папу, в Кутна-Горе Вацлав подпишет декрет о том, что чешская «нация» имеет решающий голос в университете. Король такого декрета издать не мог, он не командовал университетом, но издал. Дело обернулось исходом протестующих немцев из города.

Тысяча исшедших из «пражского пленения» немецких студентов и магистров найдет себе место в Лейпциге и создаст там новый университет, имя которого прославят Гуссерль, Гете, Лейбниц и многие другие. Но это будет потом.

Университет в Лейпциге

Ок. 1890. The Library of Congress

В университете позиции Гуса и его партии, можно сказать, усилились. А вот отношения с архипастырем, наоборот, испортились.

Архиепископ Збынек, обжившись на кафедре, решил, что он тоже теперь может и хочет в политику. Кроме того, время-то какое удачное – собор в Пизе. И он, выражаясь метафорически, присягнул римскому папе Григорию XI. Папа, как мы помним, не признал Пизанский собор. Соответственно, не признал его и Збынек, бодро отправив в запрет всех, кто был за. То есть Гуса, Иеронима Пражского и еще добрую половину клира.

Да, что такое «запрет»? Так называют запрет на служение. Смотрите: всякий священник свершает таинства и преподает благословение не силой той благодати, которая есть лично у него и получается напрямую от Господа. Единственным подлинным тайносвершителем на территории епархии является лишь епископ. Священник – его полномочный представитель и заместитель в конкретном приходе. И епископ может решить, что через отцов Петра, Иоанна, Теодора и Янека благодать пока не исходит и таинства они свершать не могут в силу того, что означенные священнослужители чем-то прогневали епископа. Это наказание слабее, чем лишение сана, но чем-то его напоминает.

И Гусу запрещают в священнослужении, что бьет и по королю. Вацлав и так не очень доволен тем, что у Збынека, который был честным и хорошим рыцарем, а потом по воле короля стал архиепископом, очень не вовремя прорезался собственный голос. К тому же Гус был личным исповедником королевы. А тут – никакой исповеди Ее Величеству.

Гус отвечает архиепископу в духе Уиклифа: что если священник не знает за собой вины или греха, то запрета, отлучения и проклятия ему не стоит опасаться, ибо сие не от Бога. Его мнение подхватывает Прага, а Збынек, и до того известный своим поистине рыцарским упрямством, накладывает на Прагу интердикт, то есть запрет всех служб в городе: ни крестить, ни отпеть, ни женить. Священники, к слову, от этого лишь обогатились, так как людям нужно и крестить, и женить, и отпеть. И они несли клирикам жирные подношения, чтобы все вышесказанное свершить. Пусть священник отлучен или город под интердиктом, но кого это волнует, если очень надо. Особенно когда Гус, один из главных авторитетов, в Вифлеемской часовне проповедует против епископа и интердикта.

В результате дело кончилось тем, что королю пришлось применить силу и пригрозить всем конфискацией имущества. И тогда интердикт был снят.

Но Збынек ничего не забыл. Да, он прогнулся под королевскую волю, признал вслед за ним нового пизанского папу, присягнул ему, но начал слать в Пизу дары и жалобы на то, что у него тут появились многочисленные еретики-уиклифисты. И тогда Гус попал, как бы мы сказали, на карандаш.

Дело не только в том, что еретик-ректор (а Гус им тогда как раз стал) – это очень и очень опасно само по себе. Даже еретик-доктор – уже опасно, а тут целый ректор. Опасны Уиклиф и его последователи, так как они подрывали главенство Рима как такового. Опасен еретик, приближенный к королю, а Гус им и был.

И с королем Гус поссорится достаточно скоро. Трудно было в ту изменчивую эпоху человеку с неизменчивыми убеждениями.

А дело было так: римским папой (который в Пизе) стал Бальтазар Косса, он же Иоанн XXIII. И ему срочно (как будто бывало иначе) потребовались деньги. И он решил вспомнить про беспроигрышную лотерею – про индульгенции.

В страны, признавшие этого понтифика, были отправлены специальные люди, которые продавали индульгенции и перепродавали право их продажи. Король Чехии дал на то добро. И продавцы спасительных грамот прибыли в Прагу в 1412 году. Но Гус разразился яростными проповедями. Нет, не против индульгенций как таковых, они были в Церкви и до этого, и существуют поныне. Но против их продажи. Особенно учитывая тот факт, что официально деньги собирались на крестовый поход против врагов пизанского папы, против христианского Неаполя.

Иоанн XXIII

1430. Wikimedia Commons

И это никак не укладывалось ни в какую логику. Король продажам помогал, архиепископ Збынек помогал тоже, и тут Гус остался в одиночестве. За него были университет (и то не весь) и пражане (и то не все). И это учитывая тот факт, что он, встав против продажи индульгенций, открыто и громко выступил против самого папы. Подобное не могло остаться незамеченным. Университетский лидер в столице, в популярном для проповедей месте, многократно и недвусмысленно… Гус явно лез в бутылку. Но иначе он не мог. Уиклифу в определенном смысле было проще: он был стар, и за него стоял всесильный Джон Гонт. А тут – поддержки короля нет, а своевременно самостоятельно умереть никак не успеешь.

И нет поддержки друзей: Станислав из Знойма уговаривает Гуса отступить и замолчать, так как идти напрямую против Рима – подписать себе приговор. То же самое говорит и другой его друг – Стефан Палеч, который некогда сам был страстным сторонником Уиклифа, но теперь подостыл и пребывал на менее радикальных позициях. Он тоже видел, что поднимать копье против Рима, даже против слабого и разделенного на три, – непосильная задача для одного, пусть даже самого героического магистра. Особенно учитывая, что архиепископ имеет на него огромный зуб, а король отнял от Гуса свою поддерживающую руку.

Но Гус не умолкает. Он говорит, что продажа индульгенций противна Христу, ибо и Дьявол может принести деньги – и что, он очистится?

После таких слов от Гуса отступил и университет, которому пригрозил король, потребовав осудить выступления Гуса и одобрить продажу индульгенций. И Станислав из Знойма, и Стефан Палеч, кусая губы, пошли на это, прогнулись под волей земного владыки. Но пошли по-разному: Станислав – сокрушенно покачивая седой головой, а Стефан – зло и открыто, ведь если так делать реформы, то и до бунта докатиться можно.

А Гус, лишенный всех трех столпов, которые его поддерживали в Праге, покидает город. Он уезжает, но не молчит. В этот период он чудовищно много пишет, как много пишет и Савонарола, лишенный возможности говорить.

Мы же приближаемся к развязке.

Собор

А в это время предпринимается еще одна попытка прекратить церковный раскол – ситуация с троепапством никуда не годилась. Германией тогда правил младший брат Вацлава – Сигизмунд Люксембург. Но коронован он не был, так как королем вновь захотел стать Вацлав. Тот, кто сменил его на германском престоле, скончался, и чешский король решил опять попытать удачи.

Этому противился Сигизмунд. И ему – тому, кто формально уже правил Германией, – требовался большой собор. Даже соборище, чтобы приобрести политические очки, показать себя восстановителем христианского мира, победителем раскола и так далее. И заодно короноваться. А никто лучше, чем папа, этого не сделает, проверено. Особенно папа, избранный собором. Один-единственный папа. А еще Сигизмунду нужно было показать себя добрым католиком, сторонником реформ, но в то же самое время противником всяческих заблуждений и перегибов.

Папе Иоанну собор был нужен, чтобы там наконец-то низложили двух его конкурентов и он смог воцариться