Я сидел вполоборота к застеклённой двери и сразу же увидел, что Василий Первый, расположившийся неподалёку, подаёт условный знак – мол, появились подозрительные глаза и уши. Следовало прекратить на сегодня разговор.

– Всё по порядку и кое-что в довесок. О монархистах. Понял?

– Как не понять, но это много, столько придётся говорить, что уши опухнут и охранка сбежится.

Что же, вполне резонное замечание.

– Тогда на сегодня закончим. Встретимся завтра, в тринадцать – годится?

– Как скажете, – закивал Канторович, – так и сгодится. Здесь?

Я положил на стол полоску тонкой бумаги с адресом запасной явочной квартиры.

– Нет. Вот адрес – запомни, а бумажку сожги.

– Да забирайте, я уже запомнил. – Абрам даже чуть отодвинулся от стола, словно опасался обжечься. И добавил: – А то жечь здесь как-то не принято. Так об чём петь буду?

– Для начала – доложишь, кем там из наших французы особенно интересуются.

– Так свежий список есть, – повеселел Канторович. – У нас прямо фотокопия сделана, но там всё по-французски, и она маленькая.

Я положил на столик купюру и сказал, поднимаясь:

– Не проблема. Всё, до завтра.

Чуть позже из кофейни вышел и Первый Василий. За время нашего разговора с Абрамом он едва осилил маленькую чашечку смоляной крепости кофе, зато подчистую выбрал все сладости с блюдца.

Хороший плохой замысел

Вечером в квартире дома на площади Таксим, где обитал Михаил Стеценко и где, всего-то через площадку на чёрной лестнице, в закутке с малюсеньким окошком, к тому же с некоторых пор закрытом плотной грифельной бумагой, приютилась фотолаборатория Оскара Канторовича, происходила торжественная пьянка.

Правда, своеобразная пьянка, поскольку весьма крепкую ракию пил только один Стеценко и закусывал тёмной, как бы не лошадиной колбасой, огурцом и малоподходящими к этому напитку мочёными сливами, а Канторович-старший ограничивался чаем и вполне кошерными сухариками.

Но повод был, по крайней мере с точки зрения Стеценко, в самом деле торжественным.

Не только – да и не столько, если быть объективным, – то, что их сиятельства одобрили план провокации против советского торгпредства в Константинополе, а то, что и англичане на сей план согласились, и сделали практические шаги. Дали целый пакет документов – все как один подлинные и секретные, и с достаточно свежими датами, так что лишь хороший специалист мог правильно оценить, насколько высвечены британские секреты; а ещё, что особенно важно было с точки зрения Михаила Лукича, выдали аванс.

О том, что половина от него предназначалась Канторовичу, капитан деликатно умолчал. Чёртовы «мишки» (так Стеценко называл сотрудников резидентуры МИ-6) наверняка точно знали, что немалая, если не главная заслуга Абрама имеется и в разработке плана, и особенно в «выходе» на заместителя начальника, а сейчас и вовсе и.о. начальника торгпредства Бориса Лазаревича Биренсона. Но зачем баловать деньгами бывшего портняжку и стукача? Тем более что по выходе из резидентуры Стеценко, проигнорировав чёткий запрет Оржиховского, завернул к своим, метнул пару-тройку раз банчок – и ровно половины от аванса не осталось.

Но уж потом прикупленная по дороге бутылка ракии начала оказывать благотворное воздействие, и капитан начисто позабыл об указаниях и запретах «мишек», отчасти даже – об очередном своём проигрыше, и вовсю, хотя всё менее связно с каждой стопкой, стал изливаться перед единственным своим слушателем.

– На этот раз Симмонс сотней новых лир не отделается. Целое торгпредство завалю! Сначала Биренсона подловлю, а там и вся шайка посыплется!

– Там же охрана, – осторожно сказал Канторович, хотя прекрасно знал план операции, совершенно не предполагающий вооружённый налёт на торгпредство. – С оружием не войти.

– С этим оружием – можно! – с пьяной гордостью заявил Стеценко и, раскрыв пакет, разбросал на столе документы с пометкой «Top secret». И добавил, тыча пальцем в официальные штампы: – Вот, полюбуйся, что «мишки» приготовили. Большевики за такой материал душу бы продали, будь у них душа.

Канторович только головой покачал и поцокал языком:

– Не очень понимаю, по-каковски это напечатано. Но выглядят солидно.

– Подлинники. И по флоту, и по военным поставкам, и стратегическим материалам. – Стеценко даже нос вздёрнул. – Купится твой торгаш как миленький. Вот только порадоваться не успеет.

Абрам счёл нужным выразить некоторое сомнение – хотя бы для того, чтобы капитану не показалось, что его агент слишком уж поддакивает и соглашается, и не подумал бы контрразведчик: уж не замыслил «Абрашка» что-то?

– Биренсон вообще-то не шлемазл, не простак местечковый, соображает быстро.

Реплика оказалась вполне своевременной. Ни о каком хитром умысле Стеценко не подумал, а подумал нетрезвой своей головой, что Канторович печётся о «своих», и заявил:

– Ага, у тебя все твои соплеменнички – умники, только на самом деле на одного Ротшильда сотня в рваных лапсердаках чесноком воняет.

– А, если б всего сотня, – с искренним сожалением отозвался Канторович.

А Стеценко, припомнив, с чего и с кого всё началось, вроде согласился:

– Не дурак, конечно.

Капитан отточенной финкой отрезал пару ломтиков тёмной, почти чёрной колбасы, пожевал, опорожнил очередную стопку, хрупнул огурцом и тогда только заявил:

– Но я ему по телефону названия трёх сводок, – он потыкал пальцем в разбросанные бумаги, – прочёл, так он чуть слюнями не подавился. Но жмот ещё тот, – правда, что за копейку удавится.

– Ну, вы, Михал Лукич, и комбинатор…

Это был как раз подходящий момент, чтобы свернуть на ожидаемую, а потому и безопасную, но, кстати, заслуживающую реального прагматического интереса тему:

– И с него денег возьмёте?

Может, Стеценко и насторожился бы от слова «комбинатор», едва ли часто за время знакомства употребляемого Абрамом, но развитие темы совершенно его успокоило:

– А то как же! Передам документы, возьму деньги – и тогда только дам знать этим, из охранки. Чтоб сцапали голубчика.

– И шо, деньги туркам отдадите? – с деланым ужасом возопил Канторович.

– Очумел, Абрашка? Покажу только.

Но профессиональная подозрительность всё-таки прорвалась сквозь потоп анисовки, и Стеценко, прищурив глаз, поинтересовался:

– А с чего ты спросил?

– Так я тоже хочу поиметь свой маленький гешефт, – терпеливо пояснил Канторович. – Я же вас вывел на Биренсона…

Голова капитана-контрразведчика почему-то стала непомерно тяжёлой и так и норовила улечься на стол. Понадобилось чрезвычайное усилие, чтобы сказать, да и то с паузами:

– Симмонсу скажу, чтоб и тебя… отметил…

Чрезвычайное усилие оказалось и последним. Голова капитана улеглась на стол.

Канторович, аккуратно высвобождая документы от ненужного груза, только и приговаривал:

– Ой-вей, ракия вас совсем доконала. На чём эти турки её только и настаивают, и не скажешь.

– Ну, ты… Ладно, – отозвался не поднимая головы Стеценко. – Давай завра… И чтоб ни-ни…

Канторовичу