Когда пьяный Стеценко заснул достаточно крепко и ни на что происходящее в квартире не реагировал, Канторович постучал условным стуком в дверь чёрного хода и отодвинул засов. Из-за двери раздался ещё один условный стук, а затем дверь приотворилась и появилась голова Оскара.

Абрам Канторович подал документы, собранные со стола, и шепнул:

– Срочно.

Оскар кивнул и скрылся в своей затемнённой комнатке, где у него размещалось небогатое, но вполне работоспособное фотоателье. Там он быстро переснял заготовленные английской разведкой секретные сведения и, деликатно постучав, вернул оригиналы отцу.

Проявка, сушка, фотопечать с четырехкратным уменьшением, обработка позитивных копий заняли почти полночи.

Утром похмельный капитан Стеценко, обнаружив себя на диване почти совсем одетым, а секретные бумаги разбросанными по столу – хоть, кажется, и в том же беспорядке, что и накануне, – люто обматерил «Абрашку» за всё, в чём тот был и не был виноват. А особенно за то, что не припрятал поганец хоть пятьдесят граммов на опохмелку.

Канторович счёл уместным изобразить некоторую обиду и расстройство и ушёл, даже не сказав куда, хотя наверняка ни по одному из адресов, рекомендованных капитаном.

Ушёл он домой, где уже ожидал Оскар с фотокопиями.

Абрам прибавил к ним списки лиц, за которыми в Константинополе ведёт наблюдение французская контрразведка, привёл себя в порядок и пошёл на явочную квартиру…

Накануне днём и вечером

Всё и на втором контакте, с Номером 5, упитанным господином левантийского типа, прошло, как было с ним обусловлено почти два года назад, на Родине.

Во вторую среду, в полдень, мы за соседними стойками писали открытки в многолюдном зале центральной почты. Мы с Игорем Златиным пристроились за стойкой вдвоём и вроде как обсуждали текст, почти не глядя на Номера 5 и, само собой, не заговаривая с ним. Он только раз кивнул, когда взгляды наши встретились и продолжил эпистолярные труды.

Адреса и содержание открыток, на французском, во Францию и Бельгию, не имели особого значения. Важным был тип его автоматической ручки, цвет чернил и количество пустых открыток, веером разложенных перед ним. Обозначали все эти детали, что вечером, в девятнадцать по местному времени, он будет готов встретиться со связником у старой, давно не используемой по назначению крепости на восточном берегу Золотого Рога.

Обмен одинаковыми портфелями прошёл быстро и со стороны практически незаметно, а уж в густых сумерках так и вовсе незаметно.

Новацией было то лишь, что «наш» портфель передал Номеру 5 Игорь, и он же принял от агента его портфель.

Я всё время стоял рядом с ними. При встрече и перед тем, как разойтись в разные стороны, мы обменялись с Номером 5 кивками и несколькими фразами по-французски.

Назавтра на явочной квартире

Абрам Канторович принёс и «списки», скопированные в стамбульском опорном пункте французской контрразведки, и сделанные Оскаром фотокопии английских секретных документов, предназначенных для провокации против Биренсона.

– Вот, уважаемый, тут прописано, за кем они присматривают, – Канторович был сама любезность. – Если б я знал, под какой фамилией вы здесь, то сразу сказал бы, следят или таки нет.

Я бегло просмотрел не слишком длинные списки и убедился, что имён ни «товарищей Василиев», ни Златина, ни меня самого в них нет. И очень приятно, что ни Ковилиди, ни Рефата из «второй» резидентуры там тоже нет.

Правда, в ней знал я только двоих, и никого – в «первой», у Султанова.

А насчёт фамилии… Следовало поставить Канторовича на место.

– Тебе так хочется знать?

– Шо вы, шо вы… – зачастил Абрам. – Просто подумал быть полезным.

– Полезно не знать лишнего. – Маленькое нравоучение не повредит. – А по списку – всё в порядке. Пусть топчутся. А это что?

Уменьшенные, но вполне различимые фотокопии документов на английском, все отмечены официальными штампами о секретности.

– О, это большой цимес, – расплылся Канторович. – Это контора господина Симменса передала Стеценке, про которого вы меня спрашивали, ну так нельзя же было вам не показать – может, оно как раз и будет «по результату», а?

– Если не фальшивка, то будет. Обязательно и скоро, – пообещал я, не отрываясь от чтения.

(Документы первостепенной важности. И совсем свежие, судя по датам. Просто поразительно, что они вот так, едва ли не случайно, попали к нам в руки. Ты смотри, какой молодец Канторович, сообразил, что скопировать и кому передать.

Интересно, а зачем такой пакет секретных документов передали Стеценко?)

Тем временем Абрам чуть не причитал:

– Ой-вей, какая фальшивка? Стеценко, пока ещё языком ворочал, говорил, что за такие сведения большевики душу готовы продать!

– А зачем такие материалы английская контрразведка передала капитану Стеценко?

– Ну как же, он же не пойдёт с пустыми руками к Биренсону. – Канторович объяснял, не предполагая, что мне просто ничего ещё не известно о задуманной контриками провокации. – Ну, вы же знаете, какой такой Биренсон из Внешторга. Так чтобы эти, из Махсусы, взяли его на горячем и увидели по бумагам, что не пустышку он купил, а здесь настоящий шпионаж.

(Так, в основном стало понятно – и не стоит прямо сейчас расспрашивать о деталях. Пусть сначала выговорится о своём, заветном.)

– Да, пожалуй. Об этом позже. А вот скажи-ка мне, как так легко ты оказался в Константинополе и почему в миллионном городе сошёлся именно со Стеценко.

– А то вы не знаете, что мы с Оскаром ещё в том году выехали ну немножечко к сестре Циле, вы же понимаете, что там у нас был голод, холод, никаких заказов, жить не на что. Но совсем на самом деле по заданию Яна Эрнестовича: разоблачать монархистов и всяких сионистов, которые вредят.

– Вообще-то это проблемы ЧК, а не ВЦИК.

Мне самому было непонятно, почему это Гавен забросил своего агента и, главное, почему у нас никто ничего об этом не знает.

Абрам замахал руками, хватаясь то за голову, то за сердце:

– Да там у вас, в Крым ЧК, вы же знаете, как раз менялось руководство, было много новых людей, непонятно было, кому верить, а кто «сдаст». Вот Ян Эрнестович, то есть Юрий Петрович, как его теперь называют, и решил сам «укрепить зарубежную агентуру».

– И почему это вдруг «железный латыш» Гавен, второе лицо в Крыму, обратил внимание на скромного еврейского портного?

Канторович прямо-таки подпрыгнул и заявил с изрядной долей важности:

– Таки я ж после освобождения Крыма оказывал