И, конечно, попы. Сколько уже возятся с ними, а все никак не изничтожат, живучие, словно клопы…

Рифма «попы – клопы», сравнение с клопами даже заставило лейтенанта улыбнуться. Тоже ведь пьют народную кровь. В годы войны, конечно, Советская власть дала им всякие послабления, и это было понятно: народ нужно было сплотить и воодушевить, а для этого все средства хороши. Но зачем эти трутни в рясах нужны в мирное время – этого лейтенант решительно не понимал. Ведь чистый пережиток прошлого, а деньгу из трудового народа тянут еще какую.

Кровопийца, тихо сидевший на табуретке в углу, правда, вовсе не выглядел жирным бездельником, наевшим харю на трудностях послевоенной жизни. Худенький, очкастый, с простым добрым лицом, обрамленным редкой темной бородой. Ладно, все они умеют прикидываться добрыми. Знаем мы их.

– Все, товарищ лейтенант, – пробасил один из подчиненных. – Готово.

Старший взглянул на часы. Вот и четырех часов как не бывало. Он придвинул к арестованному протокол обыска. Сонные понятые, испуганно жавшиеся в углах, встрепенулись.

– Да, все верно, – сказал священник и подписал протокол.

– Поехали.

Все выглядело буднично, будто они просто уезжали на вокзал. Так было всегда, на всех арестах.

Иногда лейтенанту даже казалось, что он участвует в некоем спектакле, где роли расписаны заранее. Он – мрачный вершитель судеб. Арестованный – жертва. Понятые – испуганные зрители. Подчиненные – статисты. И не вырваться из этого круга, все прописано, все четко играют свои роли: хмурят брови, роняют реплики, боятся, охают, плачут, когда надо…

Но сейчас не было охов и плача. Видать, не любили священника в этой квартире. Соседи молча смотрели на то, как его ведут длинным коридором.

– Слышь, товарищ, не знаю, как тебя по званию…

Офицер обернулся. Дядька в накинутом на плечи кителе со следами споротых погон шагнул к нему.

– Разрешите проститься с арестованным?..

– Не положено, – коротко отозвался лейтенант. Но, к его изумлению, дядька не отступился.

– Да знаю я, что не положено. А ты положи. Тебе, глядишь, тоже когда-нибудь за это чего-то положат… Жизнь, она ведь такая.

Конвоиры ошарашенно уставились на командира. Лейтенант побагровел.

– Ты, мать твою…

– Да ты меня не пугай, – коротко усмехнулся мужик, обнажая многочисленные металлические вставные зубы. – Я и под Москвой пуганый, и под Сталинградом, и под Курском, и под Берлином.

И звание имею наверняка повыше твоего. А батюшка этот – наш сосед. Вот и дай проститься.

Он увесисто отстранил ошалевшего лейтенанта в сторону, шагнул к арестованному и сложил перед ним ладони ковшиком, правую поверх левой.

– Благословите, батюшка, – услышал лейтенант.

– Бог благословит, – высоким добрым голосом произнес священник, осеняя склоненную полуседую голову отставного офицера крестом.

– Батюшка, и меня! – рванулась вперед тетка в халате.

– И меня тоже!..

– И меня!..

Люди не то чтобы оттеснили конвоиров, а просто не обращали на них внимания. Лейтенант, промычав что-то негодующее, махнул рукой. Черт с ними. Хотят изображать из себя несознательных – пожалуйста. Как говорится, ради Бога.

…Коридорчик Большого Козихинского был, как всегда, пуст. Арестованного зажали на заднем сиденье «Победы» между двумя конвоирами. Машина развернулась, выехала на Малую Бронную и через пару минут была уже на темной вечерней улице Горького. Главная магистраль столицы была пуста. Только редкие троллейбусы да грузовые ЗИСы проносились навстречу.

Проехали пустую Советскую площадь перед Моссоветом. Вот уже мелькнул темный, неосвещенный Центральный телеграф… Постояли на светофоре на Манежной. Поворот налево, справа осталась освещенная множеством огней гостиница «Москва», слева – мрачная глыба Совмина… Большой театр, площадь Свердлова… И вверх, в гору, к улице, которая с 1926 года носила имя Дзержинского, но в народе прочно сохранило старое название, со временем ставшее пугающим символом несвободы, – Лубянка…

Батюшка думал, что машина въедет в большие железные ворота, что со стороны Большой Лубянки, но «Победа», свернув направо, в Фуркасовский переулок, затем нырнула налево, в неприметный коридорчик Малой Лубянки, и, коротко посигналив, въехала в ворота длинной двухэтажной пристройки. Арестованного вывели из машины, и через минуту отец Иоанн оказался в большом помещении, заполненном сидевшими на стульях людьми разных возрастов. Кто-то сидел молча, глядя в стену невидящими глазами, кто-то дремал или делал вид, что дремлет. Худенькая темноволосая женщина в теплом, не по погоде, пальто тихо плакала, утирая слезы рукавом.

Минут через двадцать батюшку выкликнули по фамилии из соседнего помещения. Там все стены были в полках, забитых сумками, узлами, чемоданами и пакетами. Лейтенант МГБ спросил, есть ли у арестованного деньги и ценные вещи и, получив кошелек, выдал расписку на изъятую сумму. Затем приказали раздеться догола… После обыска одежду вернули, и конвоир с васильковыми погонами – «Руки назад! Идите!» – повел его по бесконечным, похожим друг на друга как две капли воды коридорам, соединенным такими же безликими лестницами.

Загремели ключи в замке. И вот – первая камера: крошечная, с белеными стенами, с яркой лампочкой под потолком, без окон. Из мебели – одна скамья у стены. Позже отец Иоанн узнал, что это называется «бокс».

Батюшка думал, что в камере он останется надолго, но буквально через десять минут снова раздался звон ключей в замке. В соседней каморке его дважды сфотографировали: в фас и профиль, потом, как выразился надсмотрщик, «поиграли на баяне», то есть сняли отпечатки пальцев – подрезали ногти, прижали пальцы к стеклу с нанесенным слоем черной краски, потом – к бумаге… Тут же мужчина в белом халате стриг машинкой какого-то парня. Но, приметив наметанным глазом рясу отца Иоанна, отрицательно помотал головой, обращаясь к конвоиру:

– Поп?.. Его не надо.

Несмотря на серьезность ситуации, отец Иоанн улыбнулся. Пусть маленькое, но чудо – его длинные локоны не тронули… Он не знал о том, что согласно тюремным правилам арестованные священники имели право сохранять свою внешность в неприкосновенности.

Снова лестницы, лестничные пролеты, затянутые сетками, ряд одинаковых металлических дверей с «глазками». Пустая бетонная клетка с каким-то каменным возвышением посередине – не та, что раньше… Батюшка опустился на это возвышение и… заснул. Заснул так крепко, что не сразу почувствовал, как очередной конвоир толкает его.

– Ты чего – не боишься, что ли? – спросил конвоир, выводя арестованного в коридор. В вопросе как будто звучала обида. Видимо, такое поведение для только что попавшего на Лубянку человека было необычным.

И опять его куда-то вели – «Руки за спину, идите. Стойте. Идите», – и даже везли на лифте, судя по всему – на пятый этаж. Опять коридоры… «Стойте! Повернитесь направо и подойдите вплотную к стене. Голову не поворачивать, смотреть в стену». И вот наконец комната, более-менее