когда первые зэка ступили на мост. И увидели, что его как такового и не было – только редкие шпалы, поверх которых наросли сравнимые прочностью с камнем горбыли льда. Настил предназначался только для конвоя, зэка должны были идти – вернее, прыгать – по шпалам. Передние неуверенно остановились на краю:

– Гражданин начальник, так а как же тут идти? Еще сорвешься…

– А ну без разговоров! – рявкнул ближайший конвоир, поднимая автомат. – Пошел!..

Зэка, совсем молоденький парнишка, шагнул вперед. Первые несколько шпал он каким-то чудом преодолел, но на середине моста поскользнулся и, неудачно попытавшись в падении ухватиться за перила, с воплем полетел вниз. Зэка молча смотрели на то, как он упал с двадцатиметровой высоты в бурлящую ледяной пеной Лаповку. Ждали, что выплывет, но он не выплыл…

– Чего стоим, мать вашу? – снова захлебнулся криком конвоир. – А ну живее, лагерь ждать не будет!

Очередь отца Иоанна неумолимо приближалась. Шедшие впереди, как кузнечики, прыгали по шпалам, стараясь выверить каждое движение. Вот, не удержавшись на скользкой шпале, сорвался еще один – старик-казах лет семидесяти. Вот, уцепившись друг за друга, с последним криком полетели вниз сразу двое, с ними отец Иоанн был знаком еще по поезду: бывший главный инженер большого московского завода и его заместитель…

Метель больно била по глазам. Да если бы и не била, что толку: очки у него украли еще в поезде. А без очков он, почитай, не видел вообще ничего.

Молитва святителю Николаю Чудотворцу поднялась словно из глубины сердца, сама собой.

«О великий заступниче, архиерею Божий, Николае преблаженне, иже подсолнечную осиявый чудесы, призывающим же тя скорый услышатель являйяся, ихже присно предваряеши и спасаеши, и избавляеши, и от бед всяческих изъимаеши, от Бога данною ти чудес и даров благодатию!

Услыши мя недостойнаго, с верою тя призывающа и молебное тебе приносяща пение; тебе бо ходатая на умоление ко Христу предлагаю.

О пресловущий в чудесех, святителем высото! яко имеяй дерзновение, скоро Владыце предстани, и преподобнии свои руце молебне к Нему простри о мне грешнем, и от Него щедроты благости подаждь ми, и приими мя в свое заступление, и от всех бед и зол мя избави, от нашествия врагов видимых и невидимых свобождая, и тех всех наветы и злохитрства погубляя, и борющих мя во всей жизни моей отражая; прегрешением же моим прощение испроси, и спасена мя Христу представи и Царствия Небеснаго сподоби улучити за множество того человеколюбия, Емуже подобает всяка слава, честь и поклонение, со безначальным Его Отцем, и с Пресвятым и Благим и Животворящим Духом, ныне и присно и во веки веков».

«Услыши мя недостойнаго!» – кричало все внутри, когда неверные, окоченевшие ноги, обутые в старенькие, насквозь мокрые сапоги, уже ступили на первую обледеневшую шпалу, перекинутую через мост…

…Очнулся он от того, что шедший позади немолодой зэка в порыве восторга от души саданул его по спине:

– Ну, батя, мы с тобой и везучие! Сколько народу попадало, а нам хоть бы хны. Я еще на тебя смотрел: куда ты ногу ставишь, туда и я. Так и пропрыгал…

Отец Иоанн медленно обернулся назад, слепо сощурился. Мост был позади. Конвоиры сворачивали настил, по которому перебирались они сами. Зэка, подавленные гибелью тех, кто сорвался в реку, приглушенно переговаривались меж собой.

– Р-разговоры в строю! – снова сорванно проорал начальник конвоя. – Ша-агом марш!..

…К вечеру этап добрался до ОЛПа (отдельного лагерного пункта) № 16 – поселка Чёрный. Весь он состоял из двух перекрещивающихся под прямым углом улиц, на которых стояли шесть одноэтажных жилых домов, два барака, казарма, столовая и клуб. Лютая декабрьская метель раскачивала фонари в проволочных намордниках, ерошила заиндевевшую шерсть на загривках уставших лаять овчарок.

Этап отвели в клуб, на сцену которого вышли начальник ОЛПа, начальник работ и командир конвойного взвода. Внятно и коротко объяснили, куда именно прибыли зэка и что они будут делать. Каркающее слово «Каргопольлаг», не умеешь – научим, не хочешь – заставим… Запомнилась фраза: «Отказникам будем делать переливание крови»…

Потом погнали в баню. Горячей воды давали по два ковша, холодной – сколько угодно. Одежду в это время прожарили в дезкамере. А потом – медкомиссия, которая определяла каждому зэка группу трудоспособности. Опытные «сидельцы» (среди зэка были те, кто уже отбыл срок до войны) пошучивали: «Будут предлагать ТФТ – не бери!» Тут же выяснилось, что ТФТ – это тяжелый физический труд, а самая желанная категория – ИФТ, индивидуальный. Отца Иоанна сочли годным для СФТ – среднего физического труда. А не будь перебиты на следствии пальцы левой руки, поставили бы на ТФТ.

После поверки отца Иоанна направили в «политический» барак, населенный теми, кто, как и он, попал в лагеря по 58-й статье. Войдя внутрь, батюшка был сначала оглушен многолюдством, громким гомоном человеческих голосов, спертой духотой, от которой с мороза заслезились глаза и зачесался нос… Встал на пороге, ничего не видя без очков, и, поясно поклонившись тем, кто населял барак, громко поздоровался.

– Здравствуйте и вы, батюшка, – послышалось с разных сторон.

– Помогите, пожалуйста, пройти к нарам, – попросил отец Иоанн. – Понимаете ли, еще на этапе очки увели. Вот так и хожу…

Молодой по виду парень-зэка с хорошей военной выправкой взял его за руку и осторожно подвел к свободным нарам. Батюшка положил на них свои немногочисленные пожитки. Ладонью ощутил голые занозистые доски. Улыбнувшись, поблагодарил неведомого благодетеля:

– Спаси, Господи.

– Не за что. Я Александр Поламишев, а вас как зовут?

– А я отец Иоанн Крестьянкин. Можно просто Иван Михайлович.

– Давайте к столу, Иван Михайлович, попьем чаю для первого знакомства.

Кто-то поставил на стоявший в центре барака стол, сколоченный из ящиков, кружку с горячим чифирем. Отец Иоанн уже знал, что для его слабого сердца этот чудовищный напиток – смерть, но знал также и то, что от тюремного гостеприимства отказываться не принято. И потому с благодарностью пригубил дымящуюся жидкость цвета дегтя.

– По какой статье идете, Иван Михайлович? Какой срок?

– 58, пункт 10, срок – семь лет…

Рассказ отца Иоанна был недолгим: гордиться своими мытарствами среди «политических» не было принято. Срок у него, как ему успели объяснить еще в Лефортове после объявления приговора (это произошло 22 августа), был почти «вегетарианский», по такому же обвинению могли дать и 10 лет, а если захотели бы, то и 15. «А раз дали семерку, значит, совсем у них чего-то не склеилось, – рассказали батюшке. – Ты ж никого не сдал, ничего не подписал, только о себе говорил?.. Ну вот у них организация