в подследственного: как себя поведет?.. А отец Иоанн, неожиданно встав с табуретки, сделал несколько шагов к свидетелю и… заключив его в объятиях, трижды облобызал по-священнически.

– Держи, держи! – услышал он заполошный голос Жулидова и не сразу понял, что крик относится не к нему, а к свидетелю: от потрясения он потерял сознание и бессильно сполз на пол…

К носу свидетеля сунули нашатырь. Он охнул, поморщился, с трудом сел, держась руками за голову.

– Свидетель, в состоянии ли вы давать показания? – сухо осведомился Жулидов, когда священника усадили на табурет.

– Д-да… – с трудом выдавил он из себя, глядя в пол.

– В своих предыдущих показаниях вы показывали о том, что были свидетелем антисоветской пропаганды, ведомой Крестьянкиным И.М. Подтверждаете ли вы свои показания сейчас, в присутствии обвиняемого?

Глаза сослужителя мгновенно метнулись куда-то в сторону, заскользили по потолку. Он пытался избежать встречи взглядом с глазами отца Иоанна.

– Да, подтверждаю, – еле слышно проговорил он. – В прошлом году, во время службы, среди прихожан Крестьянкин в общей исповеди, подчеркивая любовь друг к другу, существовавшую в довоенные времена, говорил, что в настоящее время жизнь проходит в пороках. Говорил, что у нас повсюду обман, ложь и предательство. Люди без стыда и совести предают друг друга. Молодежь развращена, и женщины и девушки ведут развратную жизнь.

– Подтверждаете ли вы показания свидетеля? – крутанулся Жулидов к отцу Иоанну.

– Да, подтверждаю, – улыбнулся батюшка. – В своих проповедях и публичных исповедях я говорил верующим, что они забывают долг христианина.

Кроме того, я действительно говорил о том, что в нашей действительности есть место и падению нравов, и бытовому разложению. Но может ли это считаться клеветой на советскую действительность? Не думаю. К сожалению, я знал, о чем говорю. И мои слова, кстати, были восприняты слушающими с должным вниманием и многих привели к покаянию. Примеры из Священного Писания и творений святых отцов дополнительно воздействовали на мою паству, призывая ее переосмыслить свою жизнь и поступки…

Перо Жулидова усердно скрипело по бумаге. «В своих проповедях и исповедях я доказывал необходимость веры в бога, при этом не останавливался перед клеветническими измышлениями о том, что в нашей советской действительности якобы имеет место бытовое разложение, падение нравов и человеческой морали. Во всех таких случаях я свои проповеди прикрывал священным писанием из евангелия и творениям так называемых святых отцов…» – выводил следователь в протоколе.

– Товарищ следователь, можно мне идти? – жалко подал голос свидетель. – Мне плохо…

Жулидов, сощурившись, уставился на скорчившегося на табурете попа-осведомителя. Если к Крестьянкину за время следствия он начал испытывать почти что уважение: стойкий поп, за рупь двадцать его не возьмешь, никого за собой не тянет, а замыкает следствие на себе, это надо уметь, – то к этой жабе он не чувствовал ничего, кроме брезгливости. Раскис, как баба. И от чего – от вида того, на кого дал показания… А Крестьянкин этот точно юродивый, другой бы душить бросился того, кто на него клеветал, а этот вон, с поцелуями полез…

– Ладно, идите, – процедил он наконец, насладившись видом белого от страха лица завербованного священника. – Понадобитесь – вызовем.

…Тем же вечером Жулидов докладывал о ходе следствия начальнику 6-го отдела 5-го управления МГБ СССР Ивану Васильевичу Шумакову. Конечно, к докладу он готовился: все факты, которые могли понравиться начальству и «связаться» между собой в убедительную схему, преподнес как можно более ярко и выпукло. Но по мере того, как продвигался доклад, Жулидову становилось понятно: Шумаков недоволен. Он слушал внимательно, делал какие-то пометки на лежавшем перед ним листе бумаги, но лицо его оставалось непроницаемым. Был бы доволен – поддакивал бы, развивал мысли. А тут – молчит.

– Все у тебя? – спросил наконец Шумаков, и по его тону Жулидов окончательно понял, что не угодил.

– Так точно, товарищ полковник.

Шумаков медленно встал из-за стола, прошелся по кабинету.

– Ну и какую оценку за работу ты бы поставил самому себе?

Капитан подавил вздох. Все понятно. Будет разнос.

– Молчишь? Это хорошо, значит, не все потеряно. Самокритический настрой в нашей работе обязан присутствовать… Ну а если откровенно, хреново ты сработал, Жулидов. Даже очень хреново. Никакой антисоветской религиозной организации во главе с Крестьянкиным у тебя не вытанцовывается. Связей с Патриархом и Николаем Ярушевичем у него не больше, чем у тебя. То, что ты именуешь антисоветской пропагандой, высосано из пальца и может быть приписано любому попу любой церкви… И что мы имеем в итоге?..

Жулидов молчал. Он знал, что начальник сам ответил на поставленный им вопрос.

– Правильно понимаешь. В итоге мы имеем одного-единственного блаженненького и никакой антисоветской организации.

– Но он вел активную пропаганду среди молодежи, – неуверенно подал голос капитан и, опустив глаза в бумагу, зачитал: – «Я крестил много молодых юношей и девушек, в том числе и комсомольцев, в возрасте от 15 до 20 лет»… И еще: «В результате всей системы моей проповеднической работы среди молодежи, проживающей в окрестностях измайловской церкви, заметно возросло стремление к религии и вере в бога». Сам сознается! Чистая АСА…

– «В том числе и комсомольцев…» – усмехнулся Шумаков. – Так за это скорее первого секретаря ЦК ВЛКСМ надо брать, кто там у нас комсомолом руководит, Михайлов?.. Вот с него и спрос, что пошли такие комсомольцы хреновые…

Шумаков взял со стола спички и пачку папирос «Бокс», раздраженно задымил, стоя у форточки и глядя на шумящую внизу площадь Дзержинского.

– Ладно. Крестьянкина этого заряжай на пятерку тире семерку, а церковную лавочку свою сворачивай. Тут уже другое дело намечается, помасштабнее. Так что понадобишься…

Часть третья

1950–1955 годы

Каргопольлаг, поселок Чёрный, декабрь 1950 года

…Мост впереди завиднелся внезапно, словно бредовое видение. За несколько часов изматывающей дороги по шпалам уже начало казаться, что в мире не существует ничего, кроме белой ледяной замяти, то и дело менявшей направление и бросавшейся то в лицо, то в спину, бесконечной нитки рельсов, вдоль которых тянулся этап, да окрестного заболоченного леса. А тут – мост! Сначала из метели показались контуры скособоченных деревянных перил, затем хлипкие остатки будки сторожа… А потом начальник конвоя хриплым голосом обратился к этапу:

– Впереди мост через реку! Пересекаем организованно, не торопясь! Шаг влево, шаг вправо – конвой стреляет без предупреждения. Для желающих прыгнуть в реку сообщаю: высота моста двадцать метров, а вода в Лаповке ледяная…

Конвоиры быстро, споро раскинули в сторонке какой-то настил, набросили его на мост и двинулись по нему вперед, придерживая рвущихся с поводков овчарок. Зачем – стало понятно через минуту,