похожая на человеческую: с обоями, письменным столом, стульями, коричневым сейфом. На столе мирно шумел небольшой вентилятор. Со стены на отца Иоанна смотрел своими чуть прищуренными глазами товарищ Сталин в маршальском мундире.

Человек, сидевший за столом, был, судя по всему, ровесником батюшки – лет сорока или чуть меньше. Простое, ничем не примечательное курносое лицо, лоб с ранними залысинами. На кителе – погоны с четырьмя звездочками и планкой медали «За доблестный труд в Великой Отечественной войне». «Уж не тот ли, что приезжал арестовывать отца Виктора?.. Нет, тот был высокий, с ястребиным лицом, а этот – попроще, подомашнее даже…»

– Здравствуйте, – будничным голосом произнес следователь. – Я капитан Жулидов Иван Михайлович. Ваши имя, отчество, фамилия, дата и место рождения…

Заполнив анкетные данные, Жулидов таким же скучным голосом продолжил:

– Сразу предупреждаю вас о том, что за введение следствия в заблуждение и дачу ложных показаний предполагается уголовная ответственность. Поэтому предлагаю вам быть искренним и без утайки ответить на вопрос: как именно вы использовали сан священника для проведения антисоветской агитации среди верующих.

– Никак, – пожал плечами отец Иоанн. – Никак не использовал.

– Значит, вы утверждаете, что ни разу во время отправления богослужебных обрядов не вели среди прихожан своей церкви антисоветских разговоров?

– Ни разу.

– Кто может это подтвердить? – унылым голосом осведомился капитан.

– Во-первых, прихожане храма. Во-вторых, мои сослужители. Отец настоятель, второй священник и отец диакон. Они всегда присутствовали на службах и подтвердят, что никаких антисоветских выпадов я не допускал.

– Выпадов – не допускали, а разговоры, значит, вели?

– Нет, – терпеливо пояснил отец Иоанн. – Ни выпадов не допускал, ни разговоров не вел.

Жулидов тяжело вздохнул и, скрипя пером, принялся заполнять протокол. Заполнив, дал отцу Иоанну на подпись. Тот внимательно прочитал бумагу – все было верно, хотя косноязычные бюрократические формулировки резали глаз, – и вывел внизу фразу, которую выводил потом десятки раз: «Показания записаны с моих слов правильно и мною прочитаны». На этом первый допрос был закончен.

– Руки за спину. Идите!..

…И снова сон влек его в какие-то непонятные дали. Весь день и вся ночь одновременно налегли на него, раскручивали в голове бесконечную удивительную ленту, непостижимую разумом, рвущуюся, невнятную…

Он видел келию, полную червей. Гадкие, белые, безглазые, они со всех сторон окружали преподобного старца Серафима, а тот, будто не замечая ужасного соседства, возился с чугунком, что-то клал туда, явно собираясь варить. Снитку, догадался отец Иоанн, съедобную травку снитку, которой питался батюшка во время жизни в уединенном скиту.

А черви – все ближе, отвратительно шевелящиеся, шипящие, изрыгающие жуткую хулу на Христа и Богоматерь…

И вот уже не старец Серафим перед ним, а – владыка Серафим (Остроумов). Они идут вместе по залитой закатным светом орловской улице, и владыка спокойным, добрым голосом говорит: там молитва чище и Господь ближе. А мимо едет веселый, улыбающийся отец Олег на своей «Победе». Притормозил, высунувшись из окошка, спросил: ну что, как тебе отдыхается?.. И уехал. А они с давно уже расстрелянным владыкой-мучеником молча смотрели ему вслед…

…Так начиналась его тюремная Одиссея.

Москва, август 1950 года

К двери одной из камер Лефортовской тюрьмы подошел надзиратель – сержант спецслужбы мест заключения МГБ в васильковых с краповым кантом погонах. Предварительно заглянув в глазок, отомкнул ключом массивную дверь одиночки и сумрачно произнес:

– На выход.

Единственный обитатель камеры – невысокий священник лет сорока в очках – уже привычно скрестил руки за спиной. Было видно, что он в тюрьме не первый день и хорошо знает местные порядки.

…Отец Иоанн действительно находился в Лефортове уже месяц. 1 июля его доставил сюда с Лубянки автозак, снаружи замаскированный под хлебный фургон. Камера, как и на Лубянке, была одиночной, но в Лефортове к нему то и дело подсаживали сокамерников. По виду они могли быть самыми разными: и благообразными старичками, и юношами, и мужчинами средних лет, – а вот задача у них была одна: «стучать». Эти «наседки» назойливо пытались разговорить батюшку, выманить у него какие-нибудь сведения, которые облегчили бы задачу следователя. Но, увы, ничего у «наседок» не получалось. Отец Иоанн не отмалчивался, но решительно ничего полезного для следствия в разговорах не сообщал. Максимум, на что его удалось вывести – это на обсуждение новейшей книги Сталина «Марксизм и вопросы языкознания», в которой осуждались взгляды давно покойного лингвиста академика Марра. Заключенный показал себя стойким защитником Марра – и, естественно, на следующий же день это было известно следователю…

За те три месяца, что батюшка находился за решеткой, ему довелось испытать уже многое. В чем его обвиняют, Жулидов сообщил только на третьем допросе, ночью 12 мая. Оказалось, что обвинение будет предъявлено по статье 58, пункт 10 Уголовного кодекса РСФСР. Будучи незнаком с этой статьей, отец Иоанн попросил зачитать ее текст, и следователь неожиданно покладисто с этим согласился. В итоге получилось, что обвиняют его в «пропаганде или агитации, содержащей призыв к свержению, подрыву или ослаблению Советской власти или совершению отдельных контрреволюционных преступлений». Один из стукачей-«наседок» объяснил, что в сокращении этот пункт называется АСА (антисоветская агитация), формально за него полагается не меньше полугода тюрьмы, но обычно дают 10–15. И тут же попросил подробностей, намекнув на то, что за «разговорчивость» срок могут прилично скостить…

Все это звучало, конечно, смехотворно: ну какую пропаганду и агитацию он вел? Проповеди говорил? Так тогда нужно сажать всех священников СССР. Но еще раньше, на втором допросе 5 мая, он узнал, что показания против него дали те самые люди, к которым он просил обратиться за тем, чтобы они подтвердили его невиновность. Сослужители – второй священник, отец диакон, певчая из церковного хора… Все они дружно уверяли следствие в том, что отец Иоанн был самым настоящим антисоветчиком. Батюшка ушам своим не верил, когда слушал показания певчей (их Жулидов зачитывал вслух):

– Крестьянкина я знаю как антисоветски настроенного человека. Он в 1949 и начале 1950 года во время чтения проповедей в церкви села Измайлово в моем присутствии неоднократно перед верующими высказывал антисоветские измышления. Так, например, в июле или августе месяце 1949 года, заканчивая читать одну из проповедей в церкви села Измайлово, Крестьянкин стал клеветать, что, якобы, Советская власть вела гонение на Церковь.

Второй священник показал следующее:

– Крестьянкин настроен антисоветски. Перед верующими выдает себя за «прозорливца» и «исцелителя», и поэтому верующие говорят о нем как о «святом». О Крестьянкине как о «прозорливом» «святом» человеке и «исцелителе» мне приходилось слышать как от верующих, так и от сослуживцев. Кроме того, я и сам видел, как