Идея принадлежала Джули. Селина скорее подчинилась, чем согласилась, ибо слишком устала, чтобы противиться чему-то или кому-то. Если бы Джули предложила, чтобы подруга въехала в Верхнюю Прерию на слоне и между слоновьих ушей еще восседал погонщик, Селина пошла бы и на это – вернее, не нашла бы в себе сил возражать.

– Я домчу тебя домой в один момент, – решительно сказала Джули. – Ты похожа на привидение, а мальчик спит на ходу. Позвоню папочке, и он велит какому-нибудь работнику с конюшен отвезти твою упряжку домой к шести часам. Предоставь все мне. Неужели ты никогда не каталась на автомобиле? Учти: бояться нечего. Хотя я все равно больше люблю лошадей. Я как папа. Он говорит, что если ехать на лошадях, то точно доедешь.

Дирк отнесся к новому способу передвижения с готовностью, свойственной всем детям, и даже заявил с важным видом:

– У меня тоже такой будет, когда я вырасту, и он будет ездить еще быстрее.

– Быстрее не надо, Дирк! – задыхаясь от волнения, попросила Селина, когда они мчались вперед с устрашающей скоростью почти пятнадцать миль в час.

Ян Стен потерял дар речи. Пока телега де Йонгов, запряженная кобылками, не прибыла в шесть, он считал, что вся упряжка таинственно исчезла, а вдова явно лишилась рассудка. Появление Огаста Хемпеля на следующий день в сопровождении Джули, сидевшей рядом с ним в легком фаэтоне типа «паук», который везли два поджарых серых рысака с горящим взглядом и подрагивающими боками, не произвели особого впечатления на оцепенелый ум Яна, более не способного воспринимать новые удивительные события.

За те двенадцать лет, которые понадобились Огу Хемпелю, чтобы из мясника стать заводчиком и экспортером продуктов, он приобрел определенный авторитет и известность. Сейчас, в пятьдесят пять, его поседевшие волосы подчеркивали слишком красное загорелое лицо. Говорил он почти без акцента, и речь его была пересыпана американскими разговорными словечками, почерпнутыми на складах при консервном заводе. Иногда только он произносил «д» как «т», и звук «дж» у него больше походил на «ч». В последние несколько лет он почти совсем оглох на одно ухо и поэтому привык во время разговора внимательно смотреть на собеседника. Благодаря чему приобрел репутацию человека прозорливого и знатока человеческого характера, хотя на самом деле он так делал просто потому, что не желал признаваться в тугоухости. Он носил ботинки с тупыми и мягкими носами, серую прямоугольного кроя одежду и большую серую шляпу с внутренней лентой не по размеру. Прямоугольные ботинки, прямоугольного кроя серая одежда и большая серая шляпа – все его облачение стоило недешево, однако неизменно создавалось впечатление, что Огаст надел вещи, которые не подошли кому-то более крупному. Владения Селины он осматривал с любопытством и пониманием.

– Думаете продавать?

– Нет.

– Это хорошо. Через несколько лет земля здесь будет стоить дорого.

Ему потребовалось пятнадцать минут, чтобы дать исчерпывающую оценку всего имущества Селины: от полей до сарая и от сарая до дома.

– Ну так что же вы собираетесь делать, Селина?

Они сидели в прохладной, на удивление милой небольшой гостиной с тремя полками книг и со старой голландской лампой на комоде, освещавшей комнату мягким светом, в атмосфере домашнего уюта.

Дирк остался во дворе с одним из сыновей Ван Рюйсов, где с хозяйским видом рассматривал рысаков. Ян возился в поле. Селина крепко сжала лежавшие на коленях руки – искореженные руки, которые от постоянного копания в земле стали чем-то похожи на выращенные ими овощи. Сломанные ногти, короткие и бесцветные. Ладони грубые и заскорузлые. По этим рукам можно было прочесть всю историю ее жизни за последние двенадцать лет.

– Я хочу остаться здесь и работать на ферме, чтобы она приносила доход. Весной начнет хорошо продаваться моя спаржа. Больше я не собираюсь выращивать обычные овощи, а если буду, то немного. Я стану специализироваться на изысканных продуктах – таких, какие готов приобретать перекупщик с Саут-Уотер-стрит. Я хочу осушить низину, сделать гончарный дренаж. На этой земле много лет ничего не сажали. Она могла бы уже давно давать богатый урожай, если бы ее как следует осушили. Я хочу, чтобы Дирк пошел в школу. В одну из лучших. И я не хочу, чтобы мой сын торговал овощами на рынке. Ни за что. Ни за что.

Джули шевельнулась, зашуршав шелками и звякнув бусами. Нежная и дружелюбная, она слегка встревожилась, услышав железную решимость в тоне своей подруги.

– Понятно, но что вы хотите для себя, Селина?

– Для себя?

– Конечно. Вы говорите так, как будто вас вообще не интересует ваша жизнь. И то, как сделать ее радостнее.

– Моя жизнь не имеет значения. Она нужна только для Дирка. Все остальное не важно. Нет, я не хочу сказать, что у меня опустились руки или что я разочарована в жизни, ничего подобного. Просто я начала не с того. Теперь мне это ясно. Я нужна, чтобы удержать Дирка от ошибок, которые сама совершила.

При этих словах Ог Хемпель, с удобством развалившийся в кресле и до сих пор внимательно смотревший на Селину, рассеянно перевел свой взгляд за окно – там перед домом стояли его рысаки, красивые, словно конные статуи. Он заговорил скорее задумчиво, чем поучительно:

– Ничего у вас не получится, я думаю. Про ошибки просто смешно. Человек должен совершать ошибки. И дело не только в этом. Когда пытаешься удержать от ошибок других людей, они на вас злятся – и все.

Сказав это, он тихонько засвистел и постучал ногтями по сиденью кресла.

– Все дело в красоте! – почти с жаром сказала Селина.

Ог Хемпель и Джули явно ее не поняли, поэтому Селина попробовала объяснить:

– Раньше мне казалось, что, если ты стремишься к красоте – если желаешь ее и достаточно сильно надеешься ее достичь, – она сама к тебе придет. Ты просто ее ждешь и живешь своей жизнью, стараешься, чтобы было лучше, зная, что красота, возможно, совсем рядом, за поворотом. Ты ждешь, и она приходит.

– Красота! – тихо воскликнула Джули.

Глядя на Селину, она искренне полагала, что эта измученная работой, осунувшаяся женщина оплакивает утрату своей внешней привлекательности.

– Да. Все, что есть ценного в жизни. Самые разные вещи. Свечи в комнатах. Отдых. Цвет. Путешествия. Книги. Музыка. Картины. Люди… всякие люди. Любимая работа. И рост. Когда ты сама растешь и смотришь, как растут другие. Когда принимаешь что-то близко к сердцу, и потом это чувство