пользовались юные школьники (на ней она учила Первюса считать и писать); засохшие триллиумы; очень старомодное красное кашемировое платье с турнюром и кринолином; письмо с рассказом об инфанте Эулалии Испанской, подписанное Джули Хемпель Арнольд; пара старых мужских сапог с налипшей на них грязью; черновой набросок, почти уже стертый, на обрывке коричневой оберточной бумаги, где был изображен чикагский рынок с телегами, полными овощей, с людьми, собравшимися под уличными фонарями, и с послушными фермерскими лошадьми – рисунок Рульфа.

В последующие годы Селина нередко перебирала свои сокровища. И спустя двадцать лет, застав ее у сундука, когда она разглаживала пожелтевшую расписку или встряхивала переложенные камфорой складки красного кашемира, Дирк говорил ей:

– Ты опять? Какое же сентиментальное у вас поколение, мама! Засохшие цветы! Им бы самое место на чердаке. Если вдруг случится пожар, ты, наверное, в первую очередь бросишься спасать этот хлам из сундука. Красная цена ему – два цента.

– Может, и нет, – медленно отвечала Селина. – Думаю, кое-что здесь вполне измеряется деньгами. Ранний набросок, подписанный Роденом, например.

– Роденом! Но у тебя нет…

– Родена нет, зато есть эскиз Пола… Рульфа Пола. Подписанный. На прошлой неделе один из его эскизов – причем неоконченный, черновой набросок нескольких фигур для статуи американских пехотинцев – был продан в Нью-Йорке за тысячу…

– Ах, ну да! Но все остальное, что у тебя там хранится… Смешно, как люди любят всякое старье. Бесполезное. В нем даже красоты никакой нет.

– Красоты? – переспросила Селина, закрывая крышку старого сундука. – Ох, Дирк! Ты не знаешь, что такое красота. И, боюсь, никогда не узнаешь.

13

Если едва уловимые свойства, именуемые (по-разному) харизмой, хорошими манерами, тактом, светскостью, привлекательностью, очарованием, нужны для создания того призрачного качества, которое мы называем обаянием, и если обладатель этого качества удачно снабжен всем необходимым для «жизненных баталий» (выражение из речей выпускников), то Дирку де Йонгу повезло, и жизнь в будущем сулила ему многое. Несомненно, все вышеперечисленное у него было, и да, жизнь сулила ему многое. Говорили, что Дирку все «достается легко». Он и сам с этим соглашался, правда, скорее смущенно, чем хвастливо. Дирк был немногословен, и это, возможно, только прибавляло ему обаяния. Он прекрасно умел слушать, что делал спокойно и без усилий. Прислушиваясь к тому, что говорит собеседник, он слегка подавался вперед и склонял набок свою красивую голову. Он был внимателен и явно по достоинству оценивал сказанное. И вы точно знали, что Дирк – человек глубокомыслящий и всепонимающий. Этот дар был намного ценнее любого другого, необходимого при общении. Юноша и не подозревал, насколько важным это свойство станет в будущем, когда в разговоре редко кому дают закончить начатую фразу. Пожилые люди особенно подчеркивали, что этот молодой человек умен и, конечно, оставит свой след на земле. Как ни удивительно, но говорилось такое после беседы, в ходе которой Дирк не произносил в нужных местах ничего, кроме «да», «нет» и «наверное, вы правы, сэр».

Селина постоянно думала о его будущем. За день в ее голове рождались и тысячи других мыслей – про то, что надо сделать на ферме и в доме, но всегда параллельно им и сверх них, подобно размеренным ударам барабана, пронизывающим иные, более резкие, насущные звуки, звучала мысль о Дирке. Он довольно неплохо учился в старшей школе. Не был блестящим или очень хорошим учеником, но всегда оставался неплохим. Средним. И его любили.

Именно в эти беззаботные годы, когда Дирку было от девяти до пятнадцати лет, Селина превратила поля де Йонгов из истощенных акров захудалой овощной фермы, продукция которой, да и то не вся, продавалась по низкой цене на второсортном рынке, в процветающую доходную ферму-сад. И перекупщики с Саут-Уотер-стрит за год договаривались о приобретении ее овощей. Спаржа де Йонг – это белые, плотные и толстые основания, из которых поднимаются ярко-зеленые стебли с лиловыми прожилками на кончиках. Тепличные помидоры де Йонг в феврале – красные, сочные и крупные. За фунт таких давали столько же, сколько в свое время Первюс был рад получить за бушель.

Те шесть или семь лет упорного труда не были блистательным успехом Селины, этакой важной Деловой Женщины нового времени. Нет, это было тяжелейшее, изматывающее, надрывающее сердце дело – такое же, как любое другое, которое целиком зависит от того, что дает земля. Селина себя не жалела. Она буквально голыми руками вырывала жизнь из земли. И все же вы не увидели бы ничего жалкого в невысокой энергичной женщине тридцати пяти или сорока лет с мягкими карими глазами редкой красоты, с четко очерченной линией подбородка, в поношенном скромном платье, часто испачканном грязью дорог или полей, и со смешной морщинкой на переносице, когда она смеялась. Наоборот, в ней были значительность и самодостаточность – следствие достижения поставленной цели.

Смогла бы она добиться успеха без денег, одолженных у Огаста Хемпеля, и без его дельных советов? Сомнительно. Иногда она говорила ему об этом. Но он с ней не соглашался.

– Легче – да, стало. Но вы все равно нашли бы способ, Селина. Какой-нибудь да нашли бы. Джули – нет, а вот вы – нашли бы. Вы такая. Как и я. Послушайте, мясники, которые работали бок о бок со мной на Норт-Кларк-стрит двадцать лет назад, так и остались мясниками. Рубят мясо на бифштекс или котлеты: «Доброе утро, мистер Крюгер! Чего изволите сегодня купить?»

Консервная компания «Хемпель» теперь превратилась в гигантскую корпорацию, протянувшую свои длинные руки в Европу и Южную Америку. В некоторых журналах желтой прессы, вылезших в недавние годы, как грибы после дождя, можно было даже увидеть Ога, изображенного в виде спрута с холодными масляными глазками и сотней извилистых щупалец. Такие картинки немного раздражали Ога, хотя он делал вид, что ему просто смешно.

– Чего они на работу-то ходят? Чтоб меня таким рисовать? Я продаю хорошее мясо за то, что люди могут мне заплатить. Это бизнес. Ну и что здесь не так?

Селина следила, чтобы у Дирка на ферме были свои обязанности, правда необременительные. Он уезжал в школу в восемь утра, потому что школа находилась слишком далеко – пешком не дойдешь. Часто он возвращался домой уже затемно. В это время Селина успевала сделать работу за двоих мужчин. В полях в горячий сезон нанимались два работника, а по дому ей помогала жена Адама Браса, одного из них. Ян Стен все еще работал у нее – в сарае и в хлеву. Он следил за сохранностью теплиц и парников, немного плотничал.