к маленькой умывальной комнате в конце зала и, когда тщательно вымылась и расчесала волосы, сразу почувствовала себя лучше. Вернувшись к телеге, она увидела, что Дирк ужасно напуган, ибо пребывает в уверенности, что мама его бросила. Через пятнадцать минут они оба уже сидели за столом, на котором было накрыто то, что Крис Спанкнобель считал достойным завтраком. Обнадеживающее начало дня, хотя, как оказалось, обманчивое.

Оптовики не желали покупать овощи у Селины де Йонг. Они привыкли не покупать у женщин, а продавать им. Коробейники и мелкие бакалейщики запрудили рынок в четыре утра – греки, итальянцы, евреи. Они торговались хитро, умело и, как правило, нечестно. Потом они перепродавали купленный товар домохозяйкам. Способов обмана было множество. Когда фермер отворачивался, они успевали поменять ящик помидоров или стащить кочан цветной капусты. Особого порядка в торговле не наблюдалось.

Вот, к примеру, коробейник Луиджи. Купленное на рынке он продавал в северных городских районах. Он громко рекламировал товар в переулках и на маленьких улочках Чикаго, и его грубый голос сливался с шумом пробуждающегося города. У Луиджи было смуглое лицо, быстрая лучезарная улыбка и хитрый взгляд. На рынке его звали Лу-у-уджи. Когда цена его не устраивала, он делал вид, что не понимает по-английски. Но торговцев обмануть было непросто, и они кричали ему:

– Эй, Лу-у-уджи, какая такая проблема? Давай говори английский!

Луиджи знали все.

Селина сняла брезент. Овощи лежали плотные, свежие, яркие. Но она понимала, что продать их надо быстро. Как только листья начнут вянуть, когда по краю кочанов цветной капусты побеги хотя бы немного загнутся, покоричневеют и станут чуть мягче, их цена уменьшится наполовину, даже если весь кочан останется при этом белым и крепким.

По улице пошли первые покупатели – невысокие, черноглазые, смуглые; полные, затрапезные, без пиджаков; хитрые, жующие табак, одетые в комбинезоны. Флегматичные красные лица загорелых голландцев. Худые, смуглые лица иностранцев. Крики, грохот, суматоха.

– Эй ты! Убери отсюдова свою лошадь! Черт тебя дери!

– Сколько берешь за всю бочку?

– Фасоль есть? На что мне твоя цветная капуста! Фасоль давай!

– Дорого!

– Ну и оставь себе. Мне без надобности.

– Четвертак за мешок.

– Еще чего! Какие тут кочаны в пять фунтов весом? Там и четырех-то нету.

– Кто сказал, что нету!

– Дай мне вон того пять бушелей [15].

Еда для миллионного населения Чикаго. Быстрая торговля с телег: заплатил, получил. Что-то упало под копыта лошадей. Босоногие дети с корзинками в руках подбирают валяющиеся на мостовой овощи. Мусорная Энни с шалью, заколотой булавкой поверх отвислых грудей, находит под ногами картофелину и луковицу, в канаве – кусочки фруктов и зелени. Большая Кейт покупает морковку, петрушку, брюкву, свеклу – все овощи немного вялые, а потому дешевые. Потом она сама свяжет их в пучки и продаст бакалейщикам как приправу к супу.

День обещал быть теплым. Солнце вставало красное. Начинался влажный сентябрьский день, какие часто бывают осенью в этом озерном краю. Фрукты и овощи надо продавать быстро. После полудня они потеряют в цене.

Селина заняла место около своей телеги. Она видела с полдюжины знакомых лиц из Верхней Прерии, а может, и больше. Соседи окликали ее или ненадолго подходили к телеге и оценивающе разглядывали товар.

– Как справляетесь, миссис де Йонг? Хороший у вас урожай. Продать надо бы за утро. Днем будет жарко, это уж как пить дать.

Люди обращались к ней ласково, но в то же время с неодобрением. Весь их вид говорил: «Это не место для женщины. Это не место для женщины».

Лоточники смотрели на букеты Селины, потом на нее и проходили мимо. Их отталкивала не злость, а нечто вроде застенчивости, боязнь непривычного. Они видели ее бледное тонкое лицо с большими печальными глазами, изящную фигуру в скромном черном платье, сжатые в волнении маленькие загорелые ручки. Ее товар был привлекателен, но они все равно шли дальше, подгоняемые природным чутьем людей невежественных, столкнувшихся с чем-то необычным.

К девяти часам торговля начала стихать. В панике Селина поняла, что овощей продано всего на два доллара с небольшим. Если оставаться на рынке до двенадцати, ей, возможно, удастся наторговать еще на столько же, но не больше. В отчаянии она запрягла лошадей и отправилась с бурлящей улицы дальше, на восток, к Саут-Уотер-стрит. Там находились конторы, бравшие товар на комиссию. Район был забит гружеными телегами, большими и маленькими, в точности как и рынок, но торговля шла в ином масштабе. Селина знала, что Первюс иногда оставлял весь товар знакомому посреднику. Она помнила его имя – Талкотт, хотя и не знала, где именно расположена его контора.

– Мы куда теперь, мам?

Мальчик вел себя на редкость терпеливо и послушно. Как все дети, он легко приноровился к новому, непонятному миру. С большим удовольствием Дирк съел обильный завтрак у Криса Спанкнобеля. Четыре покрытые пылью искусственные пальмы, которые украшали заднюю комнату Криса, показались ему роскошными тропиками. Его поразила кухня с длинной растопленной печью, огромными столами, где нарезали, чистили и разделывали продукты. Ему понравился приветливый красный огонь, суета и запахи, от которых текли слюнки. У телеги он твердо стоял рядом с матерью и очень старался помогать, когда объявлялись редкие покупатели: обрывал увядшие листочки, выкладывал на видное место самые свежие и крепкие овощи. Но Селина заметила, что он, как и ее товар, немного сник от жары и отсутствия привычной почвы под ногами.

– Мы куда едем, мам?

– На другую улицу, Большущий…

– Дирк!

– Да, Дирк. Туда, где есть один человек, который купит у нас все сразу… может быть, купит. Здорово, правда? И тогда поедем домой. Помоги маме найти вывеску с его фамилией: Талкотт. Через два «т».

С ростом Чикаго менялась и Саут-Уотер-стрит. Поначалу здесь мелькали имена типичных янки: Флинт, Кин, Раск, Лейн. А теперь можно было увидеть Кунео, Мележ, Гарибальди, Кампанья. А вот и он, Талкотт. «Фрукты и овощи».

Уильям Талкотт стоял в прохладе дверного проема большого и длинного помещения, похожего на сарай, олицетворяя собой прямую противоположность беспокойной уличной толпе, на которую он взирал с невозмутимым видом. Сорок лет занимаясь куплей-продажей продовольствия, он вел себя спокойно, как человек, точно знающий, что мир непременно получит то, что он намерен ему продать. В шесть часов утра каждый будний день пещерный полумрак его склада заполняли мешки, ящики, коробки и бочки, откуда торчала зеленая ботва, а под ней пятна красного, фиолетового и оранжевого. Он покупал только лучшее и продавал дорого. С Первюсом он был знаком, как раньше был знаком с