знанием, место краха союза меж человеком и Богом. Помимо того, в средневековой повседневности, в тогдашней мирской жизни сад – топос весьма определённого назначения и с конкретной семантикой: пространство эротоманов и влюблённых, похотливых случек и патетических встреч, изящных, изощрённых, фривольных и куртуазных межполовых игрищ.

Сценами неистового кишения обнажённой плоти изобилует центральная часть триптиха. Нагие мужчины и женщины как одержимые вкушают плоды, предаются телесным усладам и отрадам, эротическим негам и сексуальным утехам. Место действия – сад.

Идеи сладострастия и телесных наслаждений выражены в зримых метафорах и визуализированных пословицах, образах дегустации различных плодов и ягод: винограда, малины, клубники, земляники, вишни, ежевики – также ассоциировавшихся с любовными забавами. Да и сам образ сада, благодаря куртуазной культуре, воспринимался как место совращений и прелюбодеяний, порочных увеселений и плотских услаждений. Многие сюжеты средневековой литературы пикантного характера разворачивались в саду, среди роз и прочих цветов, пробуждающих мороком благоухания истому, страсть и вожделение. Взору, обращённому на триптих, предстаёт обилие нагих тел в разнообразных эротических (более того – табуированных) проявлениях и позах. Половой акт в средневековой мысли воспринимался как неизбежное зло, необходимое для продолжения рода человеческого. При этом поддаваться и следовать соблазну, а тем более – о ужас! не приведи боже! – получать и вкушать удовольствие от соития, было делом греховным и строго запретным. Церковный календарь в компании с церковным надзором (альянс клерикальной стратегии и тактики) контролировал, координировал и корректировал жизнь тела обстоятельной системой постов и запретов, – среди коих табуирование и ограничение секса занимало весьма значительный сегмент.

Рис 15. Сад земных наслаждений, центральная панель. Прадо, Мадрид.

Центральная панель «Сада земных наслаждений» изображает досадный, но закономерный результат невоздержанности Евы и Адама. Согласно одному средневековому поверью до грехопадения Адам и Ева совокуплялись без пыла и страсти, но исключительно для продолжения рода[25]. Считалось, что первый грех, совершённый после того, как Ева вкусила запретный плод, был грехом похоти[26]. Зов плоти овладел человеком – эта идея представлена в композиции триптиха образами страстей, воплощённых фигурами бегущих вокруг озера животных. На них восседают нагие мужчины, пожирающие похотливыми взглядами тела женщин в озере. Мужчины одержимы, влекомы или ведомы своей животной страстью, стремглав несущей во грех (рис. 21–22 б).

Согласно мысли Блаженного Августина, грехопадение прародичей всего люда генетически сопряжено с грехом гордыни. Однако позже возникла идея, что именно неумеренное проявление плотского желания стало источником и причиной соблазна. Агриппа Неттесгеймский, к примеру, понимал похоть не как следствие, а как причину первоначального грехопадения, связав его с сексуальным актом. Ещё до Агриппы, создавшего свою работу в 1518 году (и опубликованную в Антверпене в 1529 году), зримая репрезентация первогреха порой носила эротические обертоны и подтексты, хотя в сценах грехопадения, рождённых раннесредневековым искусством, не было акцента на физической составляющей преступления против Божьего завета. Сексуальные коннотации материализовались, став отчётливо заметными в XV–XVI веках у Иеронима Босха, Ганса Бальдунга, Яна Госсарта и других художников Севера.

На дальнем плане центральной панели расположилось огромное озеро. Обретают в нём свой исток (либо впадают в него) четыре реки, каждая из коих будто удаляется в одну из известных четырёх сторон света. Таким образом сей водоём подобен зловещему четырёхногому насекомому, овладевшему миром, охватившему и контролирующему его. Каждую из рек маркируют гигантские причудливые сооружения: внутри, около и на них лазают, ползают, прячутся и обнимаются обнажённые люди. В самой середине озера царственно вознёсся фонтан похоти и прелюбодеяния, ереси и греха.

В самом центре триптиха расположено ещё одно озеро, представляющее собой ровный круг, оттого похожее на искусственный водоём. Оно наполнено обнажёнными девицами разных мастей и цветов кожи. Головы большинства из них венчает фрукт или птица. Длинные золотистые волосы нагих распутниц устойчиво ассоциируются с изображением богини Венеры. Вся сцена вопиет о распущенности и потере благоразумия в мире, ведь Венера – олицетворение эротического искуса, манок для похоти, соблазн, совращающий податливых с праведного пути. Такой аспект и ракурс сближает и соединяет образ Венеры с образом Евы, что прельстила и совратила Адама, разбудив его чувственность и гордыню. Слиянию Венеры и Евы в единый образ содействовало также и то, что при табуированности изображения нагого женского тела в первую очередь именно эти женские персонажи дозволялось изображать в обнажённом виде. Астрологические трактаты, как указывалось в предыдущей главе, влияли на образный ряд триптиха: рождённые под знаком планеты Венеры уличались в необузданной жажде плотских удовольствий, коими изобилует «Сад земных наслаждений».

Рис. 16. Одной рукой Ева тянется к плоду с Древа, а другой к пенису своего мужа. Адам, увлечённый телом жены, призывно смотрит на чувственное лицо Евы. Ян Госсарт (или последователь), ок. 1525 г. Rhode Island School of Design Museum, Providence.

Рис. 17. Язык змея напоминает жалящую стрелу. Притягиваемый рукой Евы Адам увлекается телесным и Плодом. На дальнем плане видны сцены творения Евы и изгнания невоздержанной пары из Рая. Ян Госсарт, ок.1525 г., Gemäldegalerie, Berlin

Средневековая иконография нередко экспроприировала и адаптировала языческие, античные сюжеты, заставляя служить их на благо христианской пропаганде. Образ Венеры (или же Афродиты) продолжил существование на страницах рукописей, в миниатюре, в поэзии, в толкованиях отцов церкви, а также в фольклоре, легендах и сказаниях.

Фабий Фульгенций (епископ Руспы, конец V века н. э.), увидев мозаику с изображением Афродиты/Венеры, истолковал её как символ похоти. Святой утверждал, что богиня представлялась бесстыдно обнажённой, поскольку грех сластолюбия никогда не скрываем, а плавающей – потому что «всякая похоть терпит крушение своих дел». Устойчивые атрибуты языческой богини (голуби и раковины) Фабий понимал как метафоры совокупления, а розы (или другие цветы), среди которых часто изображалась Венера, трактовал в духе моралите: «роза доставляет удовольствие, но сметается быстрым движением времён года, так и похоть приятна на мгновение, но сметена навсегда».

Рис. 18 а. Некоторые мужчины и женщины, увлечённо поедающие фрукты, могут быть соотнесены с прародителями человечества. Адам и Ева – главные герои грехопадения, их присутствие в разных частях триптиха соответствует теме тотального совращения человечества с пути истинного. В «Романе о розе»