Шрифт:
Закладка:
Рис. 6. Фра Анджелико. Рай изображён как прекрасный сад, полный зелени, цветов и деревьев. Праведники в едином хороводе с ангелами славят бога. Теплый золотой свет, исходящий из врат Нового Иерусалима, ослепляет входящих в него и заполняет пространство рая. Многие отцы церкви описывали рай как место, огороженное со всех сторон стеной из кристалла и жемчуга или пламени до небес (Лактанций, Тертуллиан, Иоанн Златоуст), то есть недоступное для человека вплоть до Страшного суда. Страшный суд, фрагмент, 1425–1430 гг. San Marco, Florence.
Вертоград небесный или сад расхищенный
Легенды о райском саде циркулировали по средневековой Европе, оседая на страницах романов, в текстах песен, в устных преданиях, в зримых образах иллюстраций и карт. Босх, создавая диковинные ландшафты, флору и фауну своих триптихов (и, в первую очередь, «Сада земных наслаждений»), мог обращаться к устойчивым топосам рая. Да, действительно, в «Саду земных наслаждений» присутствуют ключевые образы Эдема и именно они, следует сказать, породили изобилие нескончаемых споров о содержании триптиха. Например, одна из версий свелась к вердикту, что Иеронимово произведение показывает прекрасную, чудесную райскую страну, где все люди пребывают в первозданном естестве, без похоти, греха и стыда, в «нетронутом и до-нравственном существовании» – по характеристике искусствоведа Ганса Бельтинга. Согласно второй и третьей главам Бытия, дети Адама и Евы родились после изгнания из Эдема. Некоторые комментаторы предполагают, что сцены центральной панели – гипотетическое рассуждение о пребывании в раю, если бы человечество не было изгнано оттуда. По мнению Вильгельма Френгера (считавшего Босха еретиком и адептом секты адамитов, последователем тайного сексуального культа) – перед нами утопия, сад божественного наслаждения и плотских утех, или – поскольку Босх не мог отрицать существование догмы первородного греха – уже тысячелетнее царство праведников, которое возникло бы после победа Христа, искупившего первородный грех, после чего человечеству вновь распахнулись сверкающие врата рая.
Однако всё ли столь очевидно, идеальный ли рай предстаёт взору зрителя? Ведь если присмотреться к триптиху внимательнее, без труда обнаруживаются сцены насилия и похоти, искушения и безумия. Это кардинальным образом меняет концепцию рая, выявляя в нём прежде всего прочего измерение порока, греха и грехопадения, тленности и прелюбодеяния. Босх изображает рай падший и расхищенный, монструозный и демонический, хотя, конечно же, сами образы диковинных цветов, растений, животных, чудесных возможностей и превращений, скорее всего, почерпнуты им из расхожих историй о земном рае.
Любовный треугольник: Христос, Адам и Ева
Вся левая створка триптиха пусть и навеяна Книгой Бытия, но вместе с тем – совершенно нетипична. Центральная сцена: Бог благословляет Еву на союз с Адамом. Возникает вопрос, почему Иероним Босх предпочёл сцену ветхозаветному преданию с устойчивой и расхожей иконографией сотворения Евы из ребра погружённого в сон Адама? У Босха Ева опускает глаза, она ещё словно не вполне ожила, – хотя её тело уже дышит чувственностью, источает флюиды сексуальности: на будущее размножение также указывают и кролики, сидящие подле неё. Адам же с интересом и удивлением взирает на Еву. Его исполненный вожделения взгляд будто анонсирует грехопадение: как райское, так и земное, развернувшееся на центральной панели. Молодой, голубоглазый и золотокудрый Господь представлен здесь в ипостаси Христа, Слова Божьего, скрепляющего райский брак. Вместе с тем некоторые художественные детали компрометируют идиллическую картину рая, заражая сей дивный мир грехом и тленом. Снизу, из озера лезет всякая нечисть и нежить, тогда как диковинные райские звери убивают друг друга: лев загрызает лань, дикая кошка – мышь, причудливая птица – лягушку. Пальму, изображённую на утёсе над Евой, обвивает змей – виновник будущего грехопадения (рис. 8 а, б).
Существуют радикально противоположные толкования «райской» створки. Некоторые исследователи считают, что Босх представил Эдем и идею брака между женщиной и мужчиной, освящённого Богом[18]. С другой стороны, сцены убийства, насилия, а также фаллические образы свидетельствуют о фатальной предрешённости пути людского рода, где телесное возобладает над духовным[19]. На закрытых створках триптиха изображение Бога слишком мало по отношению к большой Земле. Бог будто отдалился от земли и людей, а человечество, пребывающее в процессе перманентного греха, отдаляется от своего Создателя в центральной части триптиха (рис. 33).
Несмотря на хаос деталей, многочисленные изображения тел, жажду зрителя проецировать свои идеи на необычную картину, тематически триптих базируется на библейских сюжетах и средневековых толкованиях оных. Закрытые створки изображают мир до третьего дня творения. Левая створка раскрытого триптиха – рай, центральная панель – мир накануне потопа, правая же – ад. Морально-дидактическое содержание триптиха говорит об опасностях, подстерегающих человеческое тело и душу на жизненном пути, но визуальная форма сего благоразумного посыла весьма необычна и вполне отвечает эстетике созерцательного наслаждения. Множество обнажённых тел, их позы и детализация будто специально провоцируют зрителя всматриваться, разглядывать, интерпретировать. Сочетание игривой формы и назидания в ней свойственно позднесредневековой культуре, не чуждой поэтической концепции Горация (лат. Ars Poetica): «Доставлять наслажденье иль пользу желают поэты. Иль воспевать заодно отрадное в жизни с полезным».
Эстетическая программа затейливости и визуального наслаждения сочетается у Босха с каноническим богословием и стремлением создать всеобъемлющий, монументальный живописный гипернарратив о роде человеческом, обретающий исток в раю. И визуальная притча Иеронима Босха явно апеллирует к Блаженному Августину (богослове которого являлось фундаментальной основой католический церкви) считавшему, что Адам и Ева прибывали в раю в куда более совершенном состоянии, нежели человечество после изгнания. Духовные способности человека: разум и воля были устремлены к Богу, к познанию и исполнению Его воли. Тело же, не бессмертное, но обладающее таковой возможностью, всецело подчинялось духу. Человек имел свободу выбора, и его выбор был в пользу Бога и добра, – преобразовывать ли Божью благодать в своё бессмертие или спасание – всецело зависело от человека. Однако он свободно уклонился в сторону зла и греха. Зло, как пишет Августин, не есть какая-то самостоятельная сущность. Оно может существовать, паразитируя на чём-то благом и
