– Да постой ты, – прервал его Болотников, положив ему руку на плечо, – дай ты ему сказать, с чего он на меня так ополчился.

– Я сейчас все говорить буду, – сказал аптекарь, – только ты не мешай, – обернулся он к Михайле. – Я не так хорошо по-русску говорю. Я долго в Москве жил, и там все говорили – и патриарх в соборе говорил, и князь Воротынский мне говорил…

При имени Воротынского Михайла опять привскочил, но сдержался и промолчал.

– … и сам царь говорил, что ты самый страшный душегубец, – обратился он к Болотникову, – все дети убиваешь и старики убиваешь. Я это очень не люблю. А Воротынский сказал: в поле тебя убить нельзя – ты колдовать знаешь, и тебя никакой пуля не берет.

Болотников расхохотался.

– Вот оно что! Эдак они в меня и стрелять не станут. На что лучше… Ну, а ты, стало быть, ядом меня извести надумал?

– Да, – сказал Фидлер, – я хотел тебя отравить. А теперь я не хочу тебя отравить. Возьми яд. Я не хочу его держать. – Он протянул Болотникову пакетик. – И вот, – он взял в руку мешочек и подал его тоже Болотникову, – возьми. Царь дал мне сто рубль, чтоб я тебя отравил, а я не хочу тебя отравить и сто рубль не хочу брать.

Но Болотников отстранил мешочек.

– Держи. Мне тебе дать нечего, а на Москву тебе теперь ходу нет. Стало быть, на те деньги и живи.

Фидлер с сомнением посмотрел на мешочек, но оставил его на столе.

– Сто рубль я могу заработать, – сказал он, – и отдать царю. Я об них не очень много думаю. Я думаю про то, что я клятва дал, Воротынский мне та клятва писал, а я свое имя подписал. Потому что я тогда хотел тебя отравить. И за это ты можешь меня казнить.

– Что ж мне тебя казнить, – сказал Болотников, – коли ты сам повинился. У нас говорят: повинную голову меч не сечет. А вот как с клятвой-то быть? Может, здесь к попу сходишь, он тебя разрешит?

Фидлер покачал головой.

– Нет, – сказал он, – там, в той клятва написано: коли священник меня разрешит, то это разрешение будет ни к чему.

– Так как же теперь быть? – спросил Болотников, с некоторой тревогой поглядев на Фидлера.

Михайла также смотрел на него с видимым смущением.

– Я не боюсь, – сказал Фидлер, посмотрев на них обоих, – я помню, ты сказал, что ты делаешь божье дело. И я сам так думаю, – освободить бедные люди – это божье дело. А если это божье дело, бог сам меня разрешит от клятва.

– Ишь ты, как рассудил, – с некоторым удивлением проговорил Болотников. – Может, оно и так.

Фидлер вздохнул всей грудью, опустился на лавку и обвел их обоих вдруг просветлевшими глазами.

– Молодец немец! – крикнул Михайла, подскочив к нему и хлопнув его по спине. – Бога, стало быть, не побоялся. Не захотел на нашего Иван Исаича руку поднять. По первоначалу я чуть было не прихлопнул тебя, а теперь вижу – справедливый ты человек. Голову они тебе там, окаянные, задурили! Ну, а ноне ты за нас стал. Так, что ли, Фридрих Карлович?

Фидлер ласково посмотрел на Михайлу и протянул ему руку. Михайла неловко стиснул ее.

– Я ведь того Воротынского, что тебе клятву писал, – сказал он Фидлеру, – хорошо знаю. Холопом я его был. Стервец он! Мальчонкой я еще был, изводил он меня. А других еще пуще, – прибавил он, вспомнив, как порол мужиков Воротынский.

– Хочешь с нами на вал пойти? – спросил Болотников. – Поглядишь, как я с ними расправлюсь.

Немец кивнул и встал. И все трое, надев тулупы, вышли на улицу. Проходя мимо печки, Болотников кинул на горящие уголья пакетик с ядом.

XII

Уже настала ночь, когда Болотников с Михайлой и Фидлером подошли к городскому валу и каменной стене.

– Видишь, Михайла, – заговорил Болотников, когда они вскарабкались по узенькой каменной лесенке на верхушку высокой крепостной стены. – Гляди, вон там их тура стоит.

Фидлер напряженно всматривался в даль темной равнины, туда, где, он помнил, был лагерь царских воевод. По этой равнине всего несколько часов назад он шел к городским воротам. И ничего такого он тогда не заметил. Правда, он кругом не оглядывался, не то на уме было. Теперь там чернело что-то большое, высокое, вроде башни. Неужто про это говорил Болотников? Так это ж далеко.

– Давно они строить начали, – продолжал Болотников. – Ну, я, как увидал, так и смекнул, чего они задумали. Ну, и сам стал подстраивать. Они сверху, а я снизу. Надо ж дорогим гостям встречу наладить. У них, видно, готово, ну и у меня тоже. Так я полагаю, не иначе как сегодня ночью ждать надо. Тут как раз немец кстати подвернулся. – Он добродушно хлопнул Фидлера по плечу. – Думают, поди, что подох я, а они тут как раз пожар сделают и вас тут голыми руками возьмут.

Болотников замолчал, всматриваясь в темноту. Михайла и Фидлер стояли с ним рядом и тоже смотрели, но ничего не понимали. Но вот вдали точно зашевелилось что-то. Они напряженно всматривались. И вдруг им стало казаться, что та далекая черная башня, которая едва виднелась в стороне царского лагеря, как будто стала понемногу увеличиваться, выделяться из мглы и медленно-медленно надвигаться на них. Точно далекая, чуть видная гора дрогнула, зашевелилась и поползла прямо на них. Медленно, но неуклонно гора росла и, колыхаясь, подвигалась к городу.

Никто не понимал, что это значит. Михайла и караульные на стене закрестились.

– С нами крестная сила! – пробормотал один казак. – Да чего ж это, господи Сусе?

– Погоди, то ли еще будет! – сказал Болотников. Он сам заметно волновался.

Все было заранее рассчитано. Под землей был прорыт подкоп под тем местом, по которому должна была пройти тура, и заложен порох. Но теперь, когда тура тронулась, Болотникова тревожили сомнения. Вдруг не успеют вовремя поджечь порох. Или казаки опоздают? Им было велело ждать на конях перед воротами взрыва и команды Болотникова.

– Сбегай-ка, Михайла, погляди, выстроил ли казаков Печерица и привел ли Сидорка нам коней?

Михайла бросился бегом к лестнице.

– Не торопись! – крикнул ему вслед Болотников. – Время есть. Они ведь руками сзади ее толкают. Лошадей не запряжешь. Мы б их живо перестреляли.

Тура надвигалась все ближе. Теперь уж видно было, что это не гора, а какая-то прямая глыба, высоченная, гораздо выше городской стены. Никто из казаков никогда не видал такого чудища. Они не верили, что ее толкают